— Люди всегда привыкают к красоте.
— Я к тебе еще не привык, — ответил он, улыбнувшись. Я почувствовала, что краснею. — Спасибо, что приехала в Амстердам.
— Спасибо, что позволил украсть твой ваучер на Заветное Желание, — поблагодарила я.
— Спасибо, что позволил украсть твой ваучер на Заветное Желание, — поблагодарила я.
— Спасибо, что надела это платье, которое просто вау — откликнулся он. Я покачала головой, стараясь сдержать улыбку. Я не хотела быть живой гранатой. Но с другой стороны, он же знает, что делает, правильно? Это его выбор. — Слушай, а чем заканчивается поэма?
— А?
— Которую ты читала мне в самолете?
— А-а, Пруфрок?[10] Там заканчивается так: «Мы задержались в палатах моря, морские девы венки свивали / из трав коричневых и алых, / но разбудили нас голоса человечьи, / и мы утонули».
Огастус вытянул из пачки сигарету и постучал фильтром о стол.
— Дурацкие человечьи голоса вечно все портят.
Официант принес еще два бокала шампанского и то, что он назвал «бельгийской белой спаржей с вытяжкой из лаванды».
— Я еще никогда не пил шампанского, — сказал Гас, когда официант ушел. — Если вдруг тебе интересно. И никогда не пробовал белой спаржи.
Я уже жевала первый кусок.
— Очень вкусно, — заверила я.
Он откусил кусочек и проглотил.
— Боже, если аспарагус такой вкусный, я тоже вегетарианец!
К нам подплыла лакированная деревянная лодка. Сидевшая в ней женщина с вьющимися светлыми волосами лет, наверное, тридцати, отпила пива, подняла свой бокал в нашу честь и что-то крикнула.
— Мы не говорим по-голландски, — крикнул в ответ Гас.
Кто-то из остальных пассажиров выкрикнул перевод:
— Красивая пара — это красиво!
Еда была такой вкусной, что с каждой переменой наш разговор все дальше уходил от темы, превратившись в отрывочные поздравления с праздником вкуса:
— Я хочу, чтобы это ризотто с фиолетовой морковью стало человеком: я отвез бы его в Вегас и женился!
— Шербет из сладкого гороха, ты так неожиданно прекрасен…
Я искренне жалела, что быстро наедалась.
После клецок с чесноком и листьями красной горчицы официант сказал:
— Теперь десерт. Желаете перед десертом еще звезд? Я покачала головой. Двух бокалов мне хватило.
Шампанское не стало исключением в моей высокой толерантности к депрессантам и обезболивающим: я чувст вовала тепло, но не опьянение. Но я и не хотела напиваться. Такие вечера, как этот, бывают редко, и я хотела его запомнить.
— М-м-м-м-м, — протянула я, когда официант ушел. Огастус улыбнулся уголком рта, глядя на канал в одну сторону, а я рассматривала его в другую. Смотреть было на что, поэтому молчание не казалось неловким, но мне хотелось, чтобы все было идеально. Все и так шло как нельзя лучше, но мне казалось, что этот Амстердам взят из моего воображения. Я не могла отделаться от мысли, что ужин, как и вся поездка, не более чем раковый бонус. Я хотела, чтобы мы сидели и болтали, непринужденно шутя, будто дома на диване, но в глубине души царило напряжение.
— Этот костюм у меня не для печальных оказий, — напомнил Огастус спустя некоторое время. — Когда я узнал, что болен, — ну, когда мне сказали, что у меня восемьдесят пять шансов из ста… Шансы, конечно, высокие, но мне все казалось, что это русская рулетка. Меня ожидали полгода или год ада, предстояло потерять ногу, и в результате все это могло еще и не помочь?!
— Знаю, — поддержала я, хотя на самом деле не знала. Я сразу попала в терминальную стадию; мое лечение заключалось в продлении жизни, а не излечении рака.
Фаланксифор внес в мою историю болезни долю неоднозначности, но моя личная история отличалась от Гасовой: мой эпилог был написан одновременно с диагнозом. Огастус, как большинство перенесших рак, жил с неопределенностью.
— Да, — сказал он. — Меня обуяло острое желание подготовиться. Мы купили участок на Краун-Хилл — я целый день ходил с отцом и выбирал место. Я распланировал свои похороны до мелочей, а перед самой операцией попросил у родителей разрешения купить дорогой хороший костюм — вдруг мне все-таки кранты. Но мне так и не представилось случая его надеть… До сегодняшнего вечера.
— Стало быть, это твой смертный костюм.
— Да. У тебя разве не приготовлено платья на этот случай?
— А как же, — сказала я. — Покупала с расчетом надеть на пятнадцатилетие. Но на свидания я в нем не хожу.
У него загорелись глаза.
— Так у нас свидание?
Я опустила глаза, вдруг смутившись.
— Не торопи события.
Мы наелись до отвала, но десерт, вкуснейший густой крем, обложенный ломтиками маракуйи, был слишком хорош, чтобы не попробовать, и мы сидели над тарелочками, стараясь снова проголодаться. Солнце напоминало шалуна, отказывающегося укладываться спать: в полдевятого было еще светло.
Огастус вдруг ни с того ни с сего спросил:
— Ты веришь в жизнь после жизни?
— Я считаю вечность некорректной концепцией, — ответила я.
— Ты сама некорректная концепция, — самодовольно заметил он.
— Знаю. Поэтому меня и изъяли из круговорота жизни.
— Не смешно, — заявил Гас, глядя на улицу. На велосипеде проехали две девушки, одна сидела боком над задним колесом.
— Да брось ты, — отмахнулась я. — Я пошутила.
— Мысль о том, что тебя изъяли из круговорота жизни, меня не веселит, — сказал он. — Вот ответь мне серьезно: жизнь после жизни?