Лена сидела рядом, как деревянная дева на носу пиратского галеона. Только губы сжаты в полоску. И вдруг я понял, что сейчас ей очень не хватает ее мамы. Я опустил руки. И как раз открывал рот, чтобы сказать что-нибудь, когда одновременно ударили молния и гром. Вокруг все загремело и засверкало, мы с Леной придвинулись вплотную друг к дружке и зарылись носами в спальники.
— Лена, мы психи! — закричал я. — Пойдем в дом!
— Трилле, горит старая конюшня!
Я выпутался из спальника и заставил себя подняться. Конюшня горела!
— Юнова кляча! — крикнул я и помчался к конюшне.
Я услышал, как за спиной Лена завопила что-то на весь дом, как только она умеет вопить. А потом она заорала мне вслед:
— Трилле, не смей заходить туда!
Но я ее не слышал, Сверкала молния, хлестал ливень, горела конюшня, а внутри нее стояла Юнова кляча. Я должен вывести ее наружу.
Горела пока только крыша. Я рванул на себя дверь. Внутри все заволокло дымом, но я знал, где она стоит.
— Привет-привет, — сказал я и потрепал клячу по гриве. — Пойдем, лошадка моя, пойдем.
Но она не двигалась с места. Стояла как пришитая. Я манил, нашептывал, тянул, толкал — все без толку. Юнова кляча не шевелилась.
Можно было подумать, что она решила умереть в огне. Неужели она не понимает, что надо бежать отсюда? Я заплакал.
— Давай же, пошли! — кричал я и тянул ее за гриву.
Лошадь взбрыкивала, но не двигалась с места. Тем временем стало трудно дышать, и я понимал, что еще секунда — и мной овладеет паника.
И тут появилась Лена. Из клубов серого дыма.
Из клубов серого дыма. Она схватила меня за руку и потянула прочь, точно как я тянул заупрямившуюся лошадь.
— Кляча! — только и сумел я сказать.
— Трилле, пошел вон! Крыша сейчас рухнет! — У Лены был сердитый голос.
— Лошадь! Она не хочет идти, — заплакал я, упираясь, как Юнова кляча.
Тогда Лена выпустила мою руку.
— Эта кляча глупее коровы, — сказала она, подошла вплотную к лошади и прижалась губами к ее уху.
Минуту Лена стояла тихо, кругом трещало и хрустело.
— Му-у! — замычала вдруг Лена.
И Юнова кляча рванула с места и понеслась вон из конюшни с такой скоростью, что сшибла меня с ног. Лена чуть не закипела от злости, увидев, что я упал.
— Трилле! — заорала Лена, отскакивая, потому что в это время с крыши упала горящая балка. — Трилле! — снова крикнула она.
Я не мог ничего ответить. Я чувствовал себя точно как Юнова кляча — меня парализовало от страха. Горящая балка лежала между мной и дверью.
Тут до меня добралась Лена. Она перепрыгнула через огонь, как маленькая кенгуру. Своими худыми пальцами она сжала мою руку. А потом отшвырнула меня к дверям. По-моему, она меня подняла и бросила. Я дополз до дверей. Последнее, что я помню, — это что щека касается мокрой травы и сильные руки вытягивают всего меня из конюшни.
Вся моя семья толпилась под дождем, все кричали и метались.
— Лена, — прошептал я, нигде ее не видя.
Меня крепко держала мама.
— Лена осталась в конюшне! — завопил я, вырываясь из маминых рук. Но она не выпустила меня. Я дрался, орал и кусался, но не сумел справиться с ней. Обессилев, я уставился в открытую дверь. Там внутри осталась Лена! Она сейчас сгорит…
Тут из пламени шатаясь вышел дед с каким-то тюком на руках. Он без сил опустился на колени и положил Лену на траву.
Больницы. Я их не люблю. Но в них людей лечат и делают здоровыми. И вот я стою здесь один перед белой дверью, я пришел навестить больного.
Я постучался. Под мышкой у меня был кулек из-под карамелек. Внутрь я набил весь свой запас молочных шоколадок.
— Входите! — грохнуло мне навстречу громче смешанного хора.
Лена сидела в кровати и читала комиксы про Дональда Дака. У нее была белая повязка на обритой голове. Огнем ей опалило волосы. И она надышалась дымом. А в остальном все с ней было неплохо. Все обошлось. И вообще — видеть ее живой было такое счастье!
— Привет! — сказал я и протянул ей кулек.
Лена наморщила нос, и я поспешил сказать, что внутри шоколадки.
— А клубничного варенья хочешь? — спросила она.
Спрашиваете! У Лены оказался целый склад баночек клубничного варенья. Ей приносят столько, сколько она попросит, объяснила Лена.
Пока мы закусывали шоколадом с вареньем, я расспрашивал Лену, болит ли у нее голова, как самочувствие и все такое, о чем разговаривают с больными. Голова болела не сильно. Лена хотела поскорее домой. Но в больнице говорили, что ей нужно полежать у них еще день или два, что они хотят понаблюдать за ней.
— Это правильно, наверно, — сказал я, понимая врачей.
Над ее кроватью висел мой Иисус.
— Лена, — пробормотал я.
— Чего?
— Спасибо, что спасла меня.
Она не ответила.
— Это очень храбрый поступок.
— Да ладно, — сказала Лена, отвернувшись. — Пришлось.
Ну как сказать — пришлось, подумал я, но прежде чем мои мысли двинулись дальше, Лена сказала:
— Я ж не хотела, чтоб мой лучший друг сгорел там с концами.
После этого я долго не мог сказать ничего.
— Лучший друг… — пробормотал я наконец. — Лена, а я твой лучший друг?
Лена посмотрела на меня, будто это я здесь больной.
— Ну конечно, ты! А кто, по-твоему? Кая-Томми?
Как будто большой камень упал откуда-то сверху в низ живота. У меня есть лучший друг!