Однако мое одиночество продлилось недолго. Как только Огастус прыгнул ко мне на колени и продолжил прерванный сон, дверь отворилась и вошел Спод.
Я вскочил на ноги, и Огастус «упал на землю, где — не знаю» как сказал поэт. Меня терзали дурные предчувствия. Многие годы наши отношения со Сподом оставались напряженными, и, встречаясь с ним теперь, я всегда опасался, что он засветит мне в глаз. Разумеется, я был не виноват в его ссоре с Мадлен, но это не помешало бы ему выступить с обвинениями в мой адрес. Это как в том анекдоте про заключенного, к которому приходит друг и спрашивает, в чем твоя вина, и заключенный дает ответ, и друг говорит: но за это тебя не имели права посадить, а заключенный отвечает: так и без всякого права обошлись. Спод не нуждался ни в каких доводах логики для того, чтобы накинуться на неугодного ему человека, и, возможно, он, подобно Флоренс, выместит свою обиду на ни в чем не повинном первом встречном. Короче говоря, я чувствовал себя приблизительно так же, как те парни из гимна, которые вздрогнули, когда, оглянувшись, увидели воинов Мадиама, «рыщущих и рыщущих повсюду».
Именно поэтому я испытал такое облегчение, когда разглядел, что его облик лишен враждебности. Спод был похож на человека, только что увидевшего, как лошадь, на которую он поставил все свои сбережения плюс то, что он сумел почерпнуть из казенной кассы, на полголовы отстала на финише от победительницы. Его лицо, о котором даже в лучшие времена ничего веселого не скажешь, было искажено и перекошено, но скорее от боли душевной, чем от желания кого-либо изувечить. И, хотя самый приемлемый Спод — это Спод отсутствующий, на втором месте по приемлемости идет Спод искаженный и перекошенный от боли душевной. Неудивительно поэтому, что в моем приветствии прозвучала нота подлинной сердечности.
— А, здравствуйте, Спод. здравствуйте, старина. Рад вас видеть.
— Можно вас на два слова, Вустер?
— Конечно-конечно. Хоть на десять.
Он помолчал с минуту, употребив ее на то, чтобы подвергнуть меня пристальному осмотру. Потом вздохнул и покачал головой.
— Не понимаю, — сказал он.
— Чего вы не понимаете, любезный мой Спод или, скорее, любезный мой лорд Сидкап? — спросил я дружелюбным тоном, искренне желая помочь новому Споду, изменившемуся к лучшему, в решении любой задачи, поставившей его в тупик.
— Как могла Мадлен дойти до мысли о браке с таким, как вы? Она разорвала нашу помолвку и говорит, что собирается теперь за вас.
— Как могла Мадлен дойти до мысли о браке с таким, как вы? Она разорвала нашу помолвку и говорит, что собирается теперь за вас. Она высказалась на этот счет вполне определенно. Все, мол, между нами кончено. Вот, мол, ваше кольцо. Я, мол, выйду за Берти Вустера и сделаю его счастливым. Яснее не скажешь.
Я помертвел с головы до ног. Даже принимая во внимание смутные обстоятельства послевоенной эпохи, я не мог предположить, что вновь на достаточно длительное время обращусь в соляной столп; но случилось именно это. Я не знаю, многие ли из моих читателей получали когда-либо промеж глаз мокрой рыбиной, но те, кто это испытал, поймут, что ощутил я, когда седьмой граф Сидкап сделал это убийственное сообщение. Все вокруг заколыхалось, и сквозь то, что принято называть мглистой мутью, мне привиделся несколько расплывчатый седьмой граф, крутящийся волчком на манер экзотических танцоров-кочевников в Каире, о которых мне рассказывали знакомые любители путешествий.
Я был ошеломлен. Казалось невероятным, что Мадлен Бассет вдруг даст отбой их помолвке. Но потом я вспомнил, что Спод заманивал ее в обручальные сети диадемой графини, и все более или менее прояснилось. Уберите диадему — что останется? Спод, больше ничего. Не густо, решит любая.
Он тем временем распространялся о том, почему ему кажется странным, что Мадлен могла дойти до мысли о браке со мной, и очень быстро мне стало ясно, что я ошибся, не увидев в его облике враждебности. Он произносил слова сквозь сжатые зубы, а это существенный признак.
— Насколько я могу судить, Вустер, вы напрочь лишены привлекательности. Ум? Никакого. Красота? Ни капли. Хватка? Ни боже мой. Вы даже не можете стащить зонтик, чтобы вас не поймали за руку. Единственное ваше положительное качество состоит в том, что вы не носите усов. Говорят, они у вас были, но вы сжалились над окружающими и сбрили их. Это свидетельствует в вашу пользу, но этого мало, чтобы перевесить все ваши изъяны. Принимая во внимание то, как они многочисленны, остается предположить одно: на романтическую душу Мадлен подействовала ваша темная репутация вора, хапающего все, что плохо лежит. Она идет за вас замуж в надежде перевоспитать вас, и предупреждаю, Вустер: вы горько пожалеете, если обманете ее надежды. Да, она отвергла меня, но я вечно буду любить это одухотворенное создание, как любил до сих пор, и сделаю все, что в моих силах, чтобы ее нежное сердечко не было разбито таким-сяким негодяем, вылитым актеришкой из массовки заштатного разъездного ревю, который что увидит мало-мальски ценное, то тут же обязательно прикарманит. И не рассчитывайте спастись от меня за стенами тюрьмы, когда вас посадят за воровство: кончится ваш срок — я буду ждать на выходе и разорву вас на куски. А потом, — добавил этот зануда, — станцую на ваших потрохах в сапогах с подковами.