Пошла Нэнэ дальше, а на деревенской площади в окружении детишек стоит бродячий кукольник с ящиком на лямках и, продев руки сквозь отверстия в нём, манипулирует куклами. Спрашивает Нэнэ у куклы: «Эй, человечек, не видал ли ты моего соловушку — Угуису?» Отвечает марионетка: «Я пляшу на руке скомороха, распеваю песенки «коута». Вижу лишь весёлые детские лица, — не встречался мне твой соловушка».
Идёт Нэнэ дальше и видит: танцует перед зрителями актёр, словно цапля посреди камышей. Спрашивает Нэнэ: «Господин актёр, не видал ли ты моего соловушку — Угуису?» Отвечает актёр маленькой девочке нараспев: «Видел я через узкие прорези своей маски героев и злодеев, демонов и святых, принцев и красавиц, — но не встречал твоего соловья!»
Идёт Нэнэ дальше, встречает бредущего по дороге буддийского монаха в шафрановом одеянии, перебирающего зёрна чёток. Спрашивает у него: «Монах, не видал ли ты моего соловушку — Угуису?» Отвечает монах: «Много дорог я прошёл, совершая паломничество по святым местам. Истоптал сто пар сандалий, истёр сто посохов, но не видал твоего соловья, потому, что гляжу не на деревья и облака, а в глубину своего сердца!»
Идёт Нэнэ дальше, а навстречу ей юный воин. Длинные волосы его связаны в два пучка у ушей, руки оплетены бусами из драгоценной яшмы, за спиною колчан с оперёнными стрелами, в руке лук, а за поясом изогнутый меч. Спрашивает Нэнэ у яшмового воина: «Не видал ли ты моего соловушку — Угуису?» Отвечает молодой воин: «Иду я стезёю воителя, не видал твоего соловья. Ведь звон мечей милее моему слуху, нежели соловьиные трели!»
Скоро тропинка привела Нэнэ в лес, и она наткнулась на маленькую лань, которая билась в ловушке. Увидев девочку, та затихла, и из уголка её глаза скатилась слеза, подобная белой яшме. «Не бойся, бедняжка, я помогу тебе», — сказала Нэнэ, обняв плачущую лань за шею. Она освободила ножку пленницы из пут и погладила её по пятнистой спинке. И тут в огромном оке лани, точно месяц в ночном колодце, девочка ясно увидела соловушку — Угуису. Он сидел в золочёной клетке подле прекрасного юноши, державшего в руках круглое бронзовое зеркало и цветок лотоса.
И поняла Нэнэ, что ветер судьбы унёс её соловья во дворец правителя в Хэйдзё2. Ведь только один человек во всей Поднебесной обладал священными символами — принц Сётоку3. «Не скучай, милый соловушка! — сказала она. — Я отправлюсь в столицу и похлопочу о тебе перед принцем».
В это время в лесу затрещал валежник. Лань ударила копытцем оземь и в два прыжка скрылась в глубине чащи. А Нэнэ оступилась и нечаянно угодила ножкой в тенета. Тут на полянку вышел ловец зверей. «Хо-хо, лань превратилась в девочку! — воскликнул он, удивлённо вытаращив глаза. — Продам её в услужение князю — за такую красавицу меня щедро наградят». И он захохотал так громко, что вспугнул всех птиц в округе. Попросила Нэнэ отпустить её, но охотник и слушать не стал. Вытащил девочку из силков и повёл за собою.
Шли они, шли, наконец, показались черепичные кровли замка с приподнятыми, как крылья летящей птицы, краями. «Эй, вы привратники, доложите, что пришёл охотник, привёл девочку-лань: одна щека золотая, другая — серебряная!» Провели охотника с девочкой во двор замка. Рой шаловливых фрейлин в ярких одеяниях с развевающимися рукавами окружил Нэнэ, словно бабочки — цветок. «Мэгувасико! Прекрасное дитя!» — восклицали они, пощипывая нежные, как персик, щёчки девочки, и качая пышными причёсками, в которых, словно крылышки осенних цикад, трепетали драгоценные заколки.
Явилась хозяйка дворца, жена князя — даймё, в лиловой одежде из узорчатой китайской парчи. «Как твоё имя?» — спросила она. «Нэнэ», — молвила девочка. «Ни у кого ещё не было в услужении лани, — сказала княгиня. — Хочешь быть моей маленькой фрейлиной? Будешь жить во дворце, есть всласть, красоваться в шелках. Вот только имя Нэнэ не годится для фрейлины. Твой голос журчит, как ручеёк. Отныне будет твоё имя «Горный ручей».
«Милостивая госпожа, — взмолилась Нэнэ, — я вовсе не лань! Прошу вас, отпустите меня. Я должна добраться до столицы и разыскать моего соловушку, который томится в неволе…» Но напрасно Нэнэ просила госпожу о милосердии, — сердце её было твёрже нефрита.
Вдруг княгиня стала извиваться, подобно танцующей змее, и потекла лиловой дождинкой. А за нею заколебались и потекли ручейками фрейлины, кипарисы и каменные фонари сада — это пелена слёз застлала свет в глазах Нэнэ.
Время во дворце ползёт, как улитка по стеблю розы, и жизнь фрейлин проходит, будто в дивном сне.На заре уста их целуются с зеркалом, и локоны играют в прятки с гребешком. Пока светел день, они ублажают свою госпожу игрою на лютне, танцами и чтением древних повестей, а ночами поверяют свои сердечные тайны драгоценным изголовьям. Весною любуются вишней в цвету, летом ловят над рекой светляков, осенью грустят об алых листьях клёна, а зимою играют в снежки.
Нэнэ томилась во дворце, как подвешенный в крохотной клетке пленный сверчок4. Днями долгими, как хвост бумажного змея, прислушивалась она к жалобам кукушки, доносившимся из леса, а по ночам, словно свечка, роняла золотые слёзы на мягкий шёлк. И всюду за ней следило недреманное око стража, которому велели стеречь фрейлину — лань ревнивее, чем китайцы хранили тайну тутового шелкопряда.