Когда слепцов было наперечет, хватало обмена двумя-тремя словами, чтобы незнакомые стали товарищами по несчастью, и еще тремя-четырьмя — чтобы простить друг другу все промахи и ошибки, иногда весьма серьезные, и если прощение это выйдет неполным, подожди несколько дней и поймешь тогда, какая, в сущности и вообще-то говоря, чепуха томила прежде души несчастных, поймешь и будешь снова и снова убеждаться в этом всякий раз, как плоть потребует срочно и безотлагательно удовлетворить те надобности, которые принято называть естественными. Несмотря на это и на то, что безупречное воспитание встречается крайне редко и что, как ни старайся, не всегда возможно соблюсти должные приличия, отдадим должное тем слепцам первого призыва, кто оказался способен с достоинством нести крест сугубо скатологической природы человека. Однако теперь, когда заняты все двести сорок кроватей, да еще и не всем хватило, так что сколько-то слепых спит на полу, самое богатое, живое и даже разнузданное воображение не подыщет сравнений, эпитетов и метафор, чтобы должным образом описать вопиющее, напоказ выставленное свинство, воцарившееся в стенах бывшей психушки. И дело даже не только в том, что уборные в кратчайшие сроки уподобились тем нестерпимо зловонным пещерам в преисподней, в которых, надо полагать, удовлетворяют свои естественные потребности обреченные на вечное проклятие грешники, но еще и в том, что, благодаря бесцеремонной простоте нравов одних или острейшей нужде других, в места общего пользования, иначе называемые отхожими, стремительно превратились коридоры и всякое прочее межпалатное пространство, причем если сначала в этом качестве использовали их лишь изредка, от случая, извините, к случаю, то затем это вошло в обычай, и не сказать, чтоб добрый, ну а как вошло в обычай, сделалось не до приличий. И те, кто не заботился о стыдливости или подгоняемый спешной надобностью отдать долг природе, думали, наверно, так: А-а, ничего, нестрашно, все равно никто не видит, и далеко не ходили. Когда же в туалеты стало в полном смысле слова не зайти, отправлялись слепцы на задний двор и оправлялись там. Черезчур деликатные по натуре или по воспитанию целый божий день терпели и сдерживались, ожидая ночи, причем понималось под нею время, когда большая часть обитателей палат засыпала, и лишь тогда, держась за живот или скрещивая ноги, шли искать проплешинку чистой земли, если таковую вообще можно было найти на сплошном и постоянно обновляемом ковре экскрементов, непрестанно месимых, с места на места носимых бесчисленными подошвами, тем более что поиски эти сопряжены с опасностью заблудиться на просторе заднего двора, где нет иных ориентиров, кроме редких и чахлых деревьев, сумевших пережить естествоиспытательский зуд прежних, безумных обитателей клиники, да маленьких, почти уже сровнявшихся с землей холмиков над могилами погибших.
Раз в день, вернее, к концу дня, с неизменностью будильника, заведенного на одно и то же время, голос из громкоговорителя повторял предписания и запреты, настоятельно доказывал преимущества использования моющих и чистящих средств, напоминал, что в каждой палате имеется телефон, чтобы сообщить, что, мол, запас их истощается, хотя нужны были на самом деле всего лишь пожарный шланг, чтобы мощной струей смыть все дерьмо, бригада сантехников, чтобы привести в порядок смыв и слив, ну и еще вода, вода в изобилии, чтобы уносила в канализацию все, что нужно, вернее, не нужно, и, наконец, хорошо бы нам еще пару глаз, самых обыкновенных, но только зрячих, да руку, чтоб вела нас и направляла, да голос, который скажет: Сюда. Если не вмешаться, они очень быстро станут просто скотами, да не просто скотами, а слепыми. Нет, не тот неведомо чей голос, который рассказывал о картинах и образах мира, произнес эти слова, их, может быть, в ином порядке расставив, однажды глубокой ночью выговорила жена доктора, лежа рядом с ним. Надо как-то противостоять этому ужасу, не выдержу больше, не могу притворяться, будто не вижу. Подумай о последствиях, вероятней всего, тебя захотят превратить в рабыню, во всеобщую прислугу, будешь ходить за всеми, а они будут требовать, чтобы ты их кормила, мыла, укладывала и поднимала, водила оттуда сюда и отсюда туда, чтоб вытирала им сопли и осушала им слезы, а они будут будить тебя посреди ночи и ругать, если замешкаешься. А ты хочешь, чтобы я по-прежнему смотрела на все это скотство и свинство, смотрела, видела и сидела сложа руки. Ты и так делаешь очень много. Да что там я делаю, если главная моя забота — как бы кто не заметил, что я зрячая. Не боишься, что тебя возненавидят, от слепоты мы лучше не делаемся. Но и хуже тоже. Мы стремительно идем по этой дорожке, достаточно лишь вспомнить, что творится, когда надо раздавать еду. Но ведь о том и речь, зрячий человек должен взять на себя распределение продуктов, чтобы всем хватило и каждому доставалось поровну, тогда прекратятся эти свары, эти ссоры, от которых можно спятить, ты ведь не знаешь, что это такое, когда дерутся двое слепцов. Драка — всегда в той или иной степени форма слепоты. Нет, здесь все по-другому. Делай, как считаешь нужным, как тебе кажется лучше, только помни, что все мы здесь — слепцы, просто слепцы, без красивых слов, без сострадания, нет больше колоритного и ласкового мира забавных и милых слепышат, пришло царствие жестоких, неумолимых и суровых слепцов. Если бы ты видел то, что вынуждена видеть я, то захотел бы ослепнуть. Верю, но в этом нет необходимости, я и так слеп. Прости, мой милый, но если бы ты только знал. А я и знаю, знаю, я всю жизнь заглядывал людям в глаза, а ведь это единственная часть тела, где, быть может, еще пребывает душа, и если их тоже не станет, то. Завтра я объявлю, что вижу. Дай бог, чтобы ты в этом не раскаялась. Завтра всем скажу, потом помолчала и добавила: Если только сама не войду наконец в этот мир.
Но еще не сейчас. Когда жена доктора проснулась утром, как всегда, очень рано, глаза ее видели так же ясно, как и прежде. Все слепцы в палате спали. Она стала думать, как бы сообщить им, собрать ли, что ли, всех и огорошить новостью, или, может быть, лучше, обставить это потише, поскромней, сказать, например, будто не придавая особенного значения этим словам: Кто бы мог подумать, что сохраню зрение среди стольких ослепших, а еще лучше, может быть, притвориться, что была слепой, а теперь прозрела, это бы и им подало надежду: Если она прозрела, скажут они друг другу, то, глядишь, и мы тоже, но не исключено, что выйдет как раз наоборот: Ну, если так, уходи отсюда, скажут они ей, а она ответит тогда, что мужа оставить не может, а раз армия не выпустит из карантина ни одного слепца, значит, придется им согласиться, чтобы она осталась. Как всегда, под утро кое-кто из спящих заворочался на койке, пустил ветры, и нельзя даже сказать, испортил воздух, ибо это уже невозможно, должно бы и уровень предельного насыщения достигнут.
Позывающий на рвоту смрад шел волна за волною не только из уборных, его испускали пропитанные собственным потом, протушенные в нем тела двухсот сорока человек, которые не мылись и мыться не смогли бы, не меняли белья и одежды, спали в грязи и собственных нечистотах. И кому нужны забытые здесь мыло, щелок, стиральный порошок, если почти все души, да нет же, не те, о которых вы подумали, засорены либо бездействуют, если из забитых водопроводных труб грязная вода идет обратно, заливая ванные комнаты, пропитывая деревянные полы в коридорах, проступая между швами облицовки. Куда я лезу, с ума, что ли, сошла, засомневалась вдруг жена доктора, если даже они не потребуют, чтобы я их обслуживала, а это более чем сомнительно, я сама немедленно начну тут все мыть да чистить, и надолго ли меня хватит, ведь в одиночку такую гору не сдвинешь. И прежняя ее решимость, казавшаяся совсем недавно тверже гранита, теперь, когда пришла пора от слов переходить к делу, вдруг стала трескаться, крошиться, осыпаться и рушиться от столкновения с гнусной действительностью, бившей в ноздри и оскорблявшей глаза. Мне страшно, вот и все, прошептала она почти в изнеможении, и потому лучше бы я ослепла и не корчила из себя миссионерку. Трое слепцов, и среди них — аптекарь, уже поднялись и отправлялись занимать позиции в вестибюле, чтобы получить причитающийся первой палате паек. Никак нельзя было утверждать, что распределение и дележка производятся на глазок, поскольку именно его-то и не было, то есть порцией меньше, порцией больше, нет, совсем наоборот, жалко смотреть, как, сбившись со счета, начинают они заново, и всегда найдется человек особо скверного и недоверчивого нрава, кому во что бы то ни стало надо удостовериться, что другим не досталось лишнего, и потому непременно возникали разногласия, а затем начинались отпихивания, слышались и две-три оплеухи, нанесенные, как и положено, вслепую. В первой палате все уже проснулись и готовы были получить корм, благо здесь уже установился относительно удобный порядок распределения: всю провизию сначала оттаскивали в самый конец палаты, где обосновались доктор с женой и девушка в темных очках с мальчуганом, звавшим мать, а потом слепцы отправлялись за своей долей по двое, начиная от ближайших ко входу коек, один слева, другой справа, вторая слева, вторая справа, и так вот по очереди, без ругани и толкотни, получали свое, и хоть времени на это уходило больше, но неужели ради мирного сосуществования нельзя немного подождать. И первые, то есть те, перед кем вся еда лежала на расстоянии вытянутой руки, съедали ее последними, если не считать, конечно, косенького мальчика, уж он-то со своей порцией всегда расправлялся еще прежде, чем девушка в темных очках принималась за свою, и в результате большая часть причитающегося ей неизменно оказывалась в желудке у него. Слепцы давно уже повернули головы к двери, ожидая, когда же раздадутся шаги товарищей, несущих еду, шаги хоть и нетвердые, но безошибочно возвещающие, что кто-то идет с кладью, однако внезапно послышались иные звуки, показалось даже, будто по коридору трусят рысцой, если такой подвиг по плечу или, вернее, по ноге слепцам, не видящим, куда эту ногу ставить. И тем не менее ничего иного, как: Что у вас там стряслось, что вы бегом бежите, сказать не пришлось, когда все трое, запыхавшись и пытаясь протиснуться в двери разом, сообщили неожиданную новость: Нам не отдали еду, сказал один, и двое других подтвердили: Не дали. Кто, солдаты, спросил чей-то голос. Нет, слепые. Какие, мы все тут слепые. Мы не знаем, кто они, сказал аптекарь, но, кажется, из последней партии, из тех, кого доставили всех скопом Ну и почему же они вам не позволили забрать продукты, спросил доктор, до сих пор вроде бы хоть с этим сложностей не было. Они сказали, что, как раньше было, больше не будет, отныне кто хочет есть, должен платить. Стены палаты содрогнулись от возмущенных криков: Да быть такого не может. Отняли нашу еду. Ворье проклятое. Какой позор, обирать таких же слепцов, как они сами, не думал, что до живу до такого.
Отняли нашу еду. Ворье проклятое. Какой позор, обирать таких же слепцов, как они сами, не думал, что до живу до такого. Надо пожаловаться сержанту. Кто-то из самых решительных предложил всем вместе идти выручать свое законное достояние. Не так-то это будет просто, высказался аптекарь, их много, мне показалось, целая орава, и, что самое скверное, они вооружены. Как, чем. Ну, палки у них, по крайней мере, точно есть, по руке мне так саданули, до сих пор болит, сказал еще один из троицы. Надо попробовать уладить дело миром, сказал доктор, я пойду с вами, поговорю, думаю, это недоразумение. Пойдемте, провожу, сказал аптекарь, только, судя по тому, как они настроены, очень сомневаюсь, что они вас послушаются. Как бы то ни было, надо идти, не сидеть же здесь. Я с тобой, сказала жена доктора. Она заменила пострадавшего слепца, который считал, что уже выполнил свой долг, и потому остался в палате рассказывать остальным про это рискованное предприятие, еда — вот она, в двух шагах, а попробуй-ка взять, стоят стеной: Да еще с палками, особо подчеркивал он.
Двигаясь плечом к плечу, они прокладывали себе порогу среди слепых из других палат, и в вестибюле жена доктора с первого взгляда поняла, что никакие дипломатические переговоры сейчас невозможны и, скорей всего, возможны не будут никогда. Посреди вестибюля, плотным кольцом окружив коробки с продовольствием, выставив на манер штыков или копий палки и выломанные из спинок кроватей железные прутья, одни слепцы держали круговую оборону, противостояли отчаянному натиску других, которые беспорядочными наскоками, не заслуживающими звания атаки, силились прорвать строй, пытались нащупать в ней брешь, оставленную случайно или по беспечности, и получали палками по воздетым и вытянутым рукам, иные же ползли на четвереньках, пока не утыкались в ноги неприятелю, встречавшему их ударами по спине или пинками. Не хочется даже и добавлять, что происходило это все вслепую, ибо как иначе могло бы это происходить. Картину боя дополняли негодующие вопли, яростные крики: Отдайте нашу еду. Требуем права на хлеб. Сволочи. Да что же это за паскудство такое. Да быть этого не может, и нашелся даже человек, столь наивный или по рассеянности забывший, где он, что крикнул: Вызовите полицию, хотя не исключено, что и полиция уже здесь, слепота, как известно, на профессии не смотрит, и двое известных нам блюстителей закона давно убиты и, хоть и с большим трудом, в землю зарыты. Влекомая абсурдной надеждой на то, что власть вмешается и вернет в сумасшедший дом порушенный мир, восстановит справедливость, порядок, спокойствие, одна слепая сумела подобраться к центральному входу и в буквальном смысле на ветер бросить отчаянный призыв: Помогите, у нас отнимают еду. Но солдаты если что и сделали, то лишь вид, будто ничего не слышат, ибо от капитана, побывавшего тут с инспекцией, сержант получил приказ предельно ясный: Ни во что не вмешивайтесь, пусть хоть поубивают друг друга. Слепая между тем исходила криком, похожим на те, которыми оглашались стены психушки в прежние времена, хоть и не была безумной, а всего лишь обезумела от чистого отчаянья. Осознав наконец всю тщету своих призывов, она, рыдая, повернула назад, не сознавая, куда идет, и тотчас подвернулась под удар, и дубинка, угодив ей по голове, свалила замертво. Жена доктора хотела было броситься, поднять ее, но в толчее не смогла сделать и двух шагов. Те слепцы, которые считали, что у них есть право есть, дрогнули и, теперь уже напрочь утратив способность ориентироваться, начали в беспорядке отступать, спотыкаться и натыкаться друг на друга, падать, подниматься, снова падать, а кое-кто, измученный, избитый, скорченный от боли, больше и не пытаясь вставать, сдавался, оставался лежать лицом в пол, в каменные его плиты. Тут жена доктора, к ужасу своему, увидела, как один из грабителей достал из кармана пистолет, резко поднял его дулом кверху. Пуля сковырнула с потолка изрядный кусок штукатурки, обрушившийся на головы и усиливший общее смятение. Стрелявший крикнул: А ну тихо, заткнулись все, если кто пикнет, буду стрелять, на кого бог пошлет, потом не жалуйтесь.
Стрелявший крикнул: А ну тихо, заткнулись все, если кто пикнет, буду стрелять, на кого бог пошлет, потом не жалуйтесь. Слепцы замерли. Сказано ведь уже было раз и навсегда, продолжал человек с пистолетом, жратвой отныне распоряжаемся мы, все слышали, и чтоб никому больше даже в лоб не влетало ходить за ней, в дверях поставим своих, кто попробует нарушить наш закон, пусть на себя пеняет, еда отныне будет продаваться, хочешь кушать, плати. Чем платить, спросила жена доктора. Я сказал, молчать всем, взревел тот, водя стволом пистолета из стороны в сторону. Но ведь мы же должны понять, как все это будет происходить, как мы будем получать еду, все вместе или каждый сам по себе. До чего ж деловая, заметил кто-то из бандитов, кокни ты ее, чтоб не выступала, одним ртом меньше будет. Давно бы кокнул, кабы глаза при мне были, ответил главарь, и потом, обращаясь ко всем: Разойдись, по палатам, давай-давай, пошевеливайся, двигай копытами, когда занесем жратву внутрь, скажем, что дальше делать. Но как же все-таки будет с платой, во что нам обойдется кофе с молоком и галета, не унималась жена доктора. Нет, ну она прямо нарывается, сказал тот же голос. Ладно, с ней потом разберусь, сказал главарь и уже другим тоном добавил: Значит, так, выделяете двоих с каждой палаты, сдаете им все, что есть ценного, все равно что, лишь бы денег стоило, все принимаем, деньги, кольца-перстни, цепочки-брелочки, серьги-бусы, часы, браслеты, у кого что есть, и они несут это все в третью палату левого крыла, мы там будем, и мой вам дружеский совет, не дай вам бог смухлевать, наперед знаю, что кое-кто постарается прикопать ценности, но я так скажу, этот номер не пройдет, мало соберете — жрать не получите, жуйте тогда свои банкноты, грызите брильянты. Слепец из второй палаты правого крыла осведомился: А скажите, как все же это будет организовано, мы отдадим все сразу или же будем вносить плату за каждый прием пищи. Я, видать, непонятно объяснил, рассмеялся главарь, сначала платите, потом кушаете, а дальше платить будете соответственно тому, на сколько наедите, бухгалтерия, конечно, та еще, мозги вывихнешь, так что лучше собрать да принести все одним разом, а мы посмотрим, сколько еды вы заслужили, только еще раз честно предупреждаю, не вздумайте что-нибудь припрятать, потому что вам это очень дорого станет, а чтоб не говорили, что, мол, нечестно поступаем, учтите, что, как все будет отдано, мы проверим, все ли, ну и, если найдем хоть одну монетку, не обижайтесь, а теперь пошли отсюда, живо. Он вновь поднял пистолет и выстрелил. Отвалился еще один пласт штукатурки. А твой голос, деловая, я запомнил. И я твое лицо не забуду, ответила жена доктора.
Никто, похоже, не обратил внимания на эту нелепость: как можно не забыть лицо, если ты его не видишь. Слепцы уже поспешали по мере сил к дверям, и вскоре первой палате были уже предоставлены объяснения. Судя по тому, что мы слышали, сказал доктор, нам остается только подчиниться, пока, но крайней мере, их много и они вооружены. Мы тоже можем раздобыть себе чего-нибудь, заметил аптекарь. Ну да, ветки деревьев, если дотянемся, какие-нибудь оторванные от кроватей железяки, с которыми едва ли управимся, а у них имеется один, по крайней мере, пистолет. Я этим слепачам свое кровное отдавать не собираюсь, сказал чей-то голос. Я тоже, отозвался еще один. Ну, вот что, возразил доктор, либо все, либо никто. Выбора у нас нет, сказала его жена, и потом, здесь действует тот же самый закон, что навязали нам снаружи, на воле, кто не хочет платить, не платит, это его право, но в этом слу чае он и не ест, ибо нельзя питаться за счет других. Отдавать будем все, отдавать будем всё, сказал доктор А кому нечего, спросил аптекарь. Кому нечего, тот будет есть, что другие дадут, кто-то ведь верно рассудил, что от каждого по способностям, каждому по потребностям. После недолгого молчания раздался голос старика с черной повязкой: Кому же мы поручим это. Доктору, сказала девушка в темных очках. Голосовать не пришлось, вся палата оказалась единодушна.
Голосовать не пришлось, вся палата оказалась единодушна. Двоих надо, напомнил новоизбранный, есть желающие. Я могу, если больше никто не претендует, сказал первый слепец. Ну и прекрасно, давайте начнем, нам потребуется мешок, сумка, чемоданчик, что-нибудь в этом роде. Вот, и с этими словами жена доктора стала выкладывать из сумочки свою косметику и прочие дамские мелочи, положенные туда в ту пору, когда она и вообразить не могла, в каких условиях доведется жить. Среди тюбиков, флакончиков, коробочек, попавших сюда из другого мира, обнаружились и довольно длинные, с острыми концами, ножницы. Она и не помнила, как сунула их в сумочку, однако они там были. Жена доктора подняла голову. Слепцы ждали, доктор, отойдя к кровати первого слепца, переговаривался с ним, девушка в темных очках сказала мальчику, что скоро можно будет поесть, и, сунутый с детской и бесполезной стыдливостью под прикроватную тумбочку, словно его все еще нужно было скрывать от посторонних взглядов, лежал на полу выпачканный кровью тампон. Жена доктора разглядывала ножницы, пытаясь понять, почему она это делает, почему смотрит так, как так, ну, так, и не находила этому никакого объяснения, а какое могло бы найтись объяснение в лежавших у нее на ладони обыкновенных длинных ножницах, в их никелированных лезвиях и тонких блестящих остриях. Нашла, спросил муж. Нашла, сказала она и одной рукой протянула сумочку, а другую, с зажатыми в кулаке ножницами, спрятала за спину. Ты что, спросил доктор, и она ответила: Ничего, а могла бы ответить: Ничего, что ты мог бы увидеть, наверно, тебя удивил мой голос, только и всего. Доктор вместе с первым слепцом приблизился, неуверенными руками принял сумочку и сказал: Ну, начинаем собирать, давайте у кого что есть. Жена расстегнула ремешок своих часов и браслет на запястье у доктора, вынула из ушей серьги, сдернула с шеи золотую цепочку, потянула с пальцев колечко с темно-красным рубином, потом обручальные кольца, свое и мужа, и снялись они неожиданно легко: Пальцы у нас похудели, подумала она, аккуратно уложила все в сумку, добавила взятые из дому деньги, несколько купюр разного достоинства и пригоршню монет. Все, сказала она. Ты уверена, спросил доктор, ничего больше нет, посмотри хорошенько. Ценного больше ничего. Девушка в темных очках прибавила свои сокровища, примерно все то же самое, плюс два браслета, минус обручальное кольцо. Жена доктора подождала, когда повернутся спиной муж и первый слепец, когда девушка в темных очках склонится над косеньким мальчуганом со словами: Представь, что я твоя мама, плачу за тебя и за себя, и отступила к стене. Вдоль нее, как и вдоль других стен, были там и сям вбиты длинные гвозди, предназначавшиеся для того, наверно, чтобы умалишенные вешали на них свои, бог знает какие, сокровища и мании. Она выбрала самый верхний и, с трудом дотянувшись, повесила на него ножницы. Потом села на кровать. Ее муж и первый слепец медленно подвигались к дверям по проходу между койками, останавливаясь у каждой, чтобы забрать то, что протягивали им слева и справа, одни повторяли, что это бессовестный грабеж, и были совершенно правы, другие избавлялись от своего достояния почти безразлично, словно считали, что, если поразмыслить, нет в мире ничего такого, что в абсолютном смысле принадлежало бы им безраздельно, и это тоже, в сущности, была истина неоспоримая. Все собрав, доктор уже от самых дверей спросил: Все отдали, и несколько голосов с явной покорностью судьбе откликнулись: Да, а кто-то промолчал, и мы в свое время узнаем, не для того ли, чтобы не солгать. Жена доктора подняла глаза, увидела ножницы. Удивилась, что, повешенные за одно из колец на гвоздь, они оказались так высоко, словно и не она сама поместила их туда, и потом похвалила себя, что додумалась прихватить их из дому, теперь сможет подровнять бороду мужу, придать ему более приличный вид, раз уж попали в такие условия, где мужчина не может нормально побриться. Когда она перевела взгляд на дверь, двое уже исчезли в коридорной полутьме, направляясь в третью палату левого флигеля, куда было им велено явиться за покупкой еды.
Еды на сегодня, на завтра и, может быть, на всю неделю. Ну а потом что, и вопрос этот остался без ответа, ведь мы же отдали все, что было.
Против обыкновения, коридоры были пусты, хотя обычно, только выйдешь из палаты, сейчас же и непременно зацепишься ногой, споткнешься, упадешь и будешь, пострадав, материть и проклинать без вины виноватых в твоем падении, а те ответят тем же, но близко к сердцу никто эту брань не принимает, всякий человек, а тем более слепой, имеет право облегчить душу. Впереди слышались шаги и голоса, и это наверняка были эмиссары второй палаты, исполнявшие такую же повинность. Что же это такое, доктор, вопросил первый слепец, мало того что сами ослепли, так еще и угодили в лапы слепому ворью, видно, судьба у меня такая, сначала машину угнали, теперь вот еду отнимают, да еще и пистолетом грозят. Пистолет создает существенную разницу. Да, но патроны-то кончатся рано или поздно. Как и все на свете, но в данном случае лучше, чтобы этого не произошло. Почему же. Потому, что патроны кончаются, когда их расстреливают, их, а значит, кого-то еще, а у нас и так убитых слишком много. Но мы попали в невыносимые обстоятельства. Причем уже давно, с той минуты, как оказались здесь, однако же ничего, выносим как-то. Вы оптимист, как я погляжу. Да нет, просто хуже, чем сейчас, быть не может. На сей счет у меня большие сомнения, пределом этому нет. Вероятно, вы правы, сказал доктор, а по том, словно обращаясь к самому себе, добавил: Здесь скоро что-нибудь случится, и это высказывание содержало известное противоречие, либо и в самом деле есть кое-что похуже теперешней нашей жизни, либо с какой-то минуты станет лучше, хотя никаких признаков этого пока нет. Судя по пройденному расстоянию, по количеству поворотов направо и налево, они приближались к третьей палате. Ни доктор, ни первый слепец прежде здесь не бывали, однако архитектурное решение предполагает некоторую логику, то есть симметричное расположение двух крыльев, или флигелей, или корпусов, и кто освоился в правом, тот и в левом не заблудится, и наоборот, стоит лишь здесь свернуть налево, если там сворачивал направо. Слышались голоса тех, кто шел впереди. Придется подождать, прошептал доктор. Почему. Эти, из третьей, захотят точно узнать, что и сколько им принесли, а они уже поели, так что торопиться не станут. Но вроде бы скоро обед. Если бы даже наши соседи по флигелю были зрячими, им это ничем бы не помогло, тем паче что и часов у них уже нет. Примерно через четверть часа, минутой больше, минутой меньше, обмен состоялся. Двое прошли мимо доктора и первого слепца, и по речам их было ясно, что не с пустыми руками: Осторожно, не урони, сказал один, а второй пробурчал: Этого на всех не хватит. Придется, стало быть, подтянуть ремешочек. Ведя рукой вдоль стены, доктор, на шаг впереди своего спутника, почувствовал наконец под пальцами дверной косяк. Мы из первой палаты правого крыла, сообщил он. Хотел было шагнуть через порог, но наткнулся на какое-то препятствие. Понял, что это кровать, призванная исполнять роль прилавка или стойки: Все обдумали заранее, не с бухты-барахты действуют, подумал он. Услышал голоса, шаги: Сколько же их, жена успела шепнуть, что человек десять, но, скорей всего, намного больше, не все же явились в вестибюль отбивать хлеб наш насущный. Тот, с пистолетом, наверняка главный, и это его подлый голос произнес сейчас: Ну, первая палата правого крыла, давай показывай, чего притаранил, а потом, потише, явно обращаясь к кому-то рядом: Оприходуй. Доктор растерялся. Что же может значить это слово, если не то, что кто-то здесь может писать, а следовательно, сохранил зрение, неужели в больнице уже двое зрячих. Следует быть поосторожней, завтра этот второй может незаметно оказаться с нами рядом, и эта мысль не слишком сильно отличалась от той, что пронеслась в голове у первого слепца: Если к пистолету прибавить соглядатая, мы пропали, они нам головы поднять не дадут. Главарь между тем уже открыл сумочку и проворно извлекал и сортировал ее содержимое, на ощупь отделяя золотые вещицы от прочих, на ощупь же раскладывая купюры по достоинству, монеты по номиналу, что, наверно, нетрудно при длительном навыке, и лишь через несколько минут доктор смятенным слухом уловил характерный, одновременно и глуховатый, и звонкий звук, по которому сведущий человек мгновенно и безошибочно определит, что рядом кто-то иголкой прокалывает толстую бумагу насквозь, до какой-то железки, служащей пюпитром, то есть пишет по системе Брайля или, иначе говоря, владеет навыками анаглифии.
Главарь между тем уже открыл сумочку и проворно извлекал и сортировал ее содержимое, на ощупь отделяя золотые вещицы от прочих, на ощупь же раскладывая купюры по достоинству, монеты по номиналу, что, наверно, нетрудно при длительном навыке, и лишь через несколько минут доктор смятенным слухом уловил характерный, одновременно и глуховатый, и звонкий звук, по которому сведущий человек мгновенно и безошибочно определит, что рядом кто-то иголкой прокалывает толстую бумагу насквозь, до какой-то железки, служащей пюпитром, то есть пишет по системе Брайля или, иначе говоря, владеет навыками анаглифии. И это значит, что среди слепых бандитов есть обычный слепой, такой же точно, как все, кто носил это имя прежде, до начала эпидемии, и что мелкоячеистая сеть подцепила его и загребла вместе со всеми, ибо не такое нынче время, чтобы разбираться, из прежних ты слепцов или из нынешних, и это ты бабушке своей будешь рассказывать, давно ли и как именно не видишь. Но как же несказанно повезло бандитам, мало того что счетовод к ним затесался, так еще и слепец старой школы, слепец, который прошел специальное обучение, годен в поводыри и навыками своими и умениями, как небо от земли, отличается от теперешних, золото, а не слепец. Опись продолжалась, и голос главаря время от времени справлялся у счетовода: Что скажешь, и тот, прерывая на миг труды, ощупывал предложенную на экспертизу вещь, выносил авторитетное суждение, например: Фальшак, и тогда главарь отвечал: Стало быть, попостятся, или, напротив: Годится, на что следовала реплика: С честными людьми одно удовольствие дело иметь. Наконец на прилавок были поставлены три коробки: Тащи в норку. Этого мало, поочередно потыкав пальцем в каждую, нам давали по четыре еще в самом начале, когда нас было шестеро, возразил доктор и, почувствовав па шее стальной холодок дула, в тот же миг оценил редкостные для слепого проворство и точность движений. В следующий раз как рот раскроешь, так одну коробку долой, а сейчас забирай, что дают, и пошел отсюда, скажи спасибо, что тебя вообще кормят. Ладно, пробормотал доктор, сгреб две коробки, третью взял первый слепец, и они, медленней, чем прежде, ибо шли с грузом, пустились в обратный путь. И вестибюле, по всем приметам — пустом, доктор сказал: Больше такого случая не представится. Вы о чем, спросил его спутник. Он приставил мне пистолет вот сюда, к шее, можно было попытаться вырвать его. Рискованно. Да не очень, я ведь знал, где ствол, а он мои руки видеть не мог. Ну и. Ну и вот, я уверен, что в ту секунду из нас двоих он был слепее, чем я, жаль, не подумал об этом или подумал, но не решился. А потом, спросил первый слепец. Что потом. Ну, предположим, вы и в самом деле вырвали бы у него пистолет, не думаю, что вы сумели бы пустить его в ход. Сумел бы, будь я уверен, что это решит вопрос. А вы не уверены. Пожалуй, нет. Тогда лучше, чтобы оружие было у них, по крайней мере, пока они на нас не нападают. Угроза оружием — это уже нападение. Если бы вы завладели его пистолетом, началась бы настоящая война и мы едва ли унесли оттуда ноги. Вы правы, сказал доктор, я притворюсь, что принял в расчет все эти соображения. И еще, доктор, вы должны помнить о том, что сказали мне совсем недавно. И что же я сказал. Сказали — что-то должно случиться. Уже случилось, да я этим не воспользовался. Нет, не это, будет другое.
Когда же, войдя в палату, они должны были предъявить, сколь мало припасено для общего стола, нашлись такие, кто их стал винить в этой скудости, спрашивать, почему, мол, не потребовали больше, ибо для того их обоих и выбрали представителями всего сообщества. Доктору пришлось объяснять, как было дело, упоминать о незрячем счетоводе, о грубой несдержанности человека с пистолетом и, естественно, о самом пистолете. Тогда недовольные несколько снизили тон, а потом и вовсе признали, что защита интересов палаты передана в надежные руки. Раздали пайки, причем кое-кто не преминул, разумеется, заметить, что мало все же лучше, чем ничего, а, кроме того, по времени судя, уже скоро и обед.
Плохо только, если мы разделим судьбу той коняги, которую хозяин приучал не есть и совсем уж было приучил, но тут она и околела, заметил кто-то. Остальные бледно улыбнулись в ответ, а еще кто-то сказал: Кстати, неглупо придумано, если только коняга эта, околевая, не знала, что околеет.