Сундуки с продовольствием и бочки занесли на нижнюю палубу. Погрузка тянулась бесконечно долго из-за бестолковой суеты и путаницы, неизбежно возникающей при такого рода делах. Одну бочку уронили и разбили. Человек, допустивший эту оплошность, нашел глазами Симона и помертвел: граф видел. Симон же нетерпеливо махнул ему рукой, чтобы продолжал работу.
Занесли также четыре большие клетки с насестами, где отчаянно кудахтали перепуганные курицы. Симон закупил их в Венеции на последние деньги, не желая, чтобы из-за отсутствия живого мяса среди его людей начались болезни, от которых выпадают зубы, так что молодой человек становится подобен дряхлому старцу. Этот совет дал ему еще во Франции один тамплиер, который не раз ходил в Святую Землю и многому научился у сарацин.
Корабль наполнился шумом; негде было свободно шагу ступить — везде носили грузы, устраивали себе временное жилье на все время плавания, спорили и бранились между собой и венецианскими галиотами и комитом.
Судно было огромным, широким, с множеством палуб и надстроек, что делало его похожим на плавучий муравейник. В носовой и кормовой части корабля громоздились две башни, на которых соорудили дополнительно навесы и установили два копья с флажками, чтобы бело-красный двухвостый леопард Монфора оповещал без слов о том, кто плывет на этом корабле.
Башни были сделаны таким образом, что выступали вперед и назад, как бы высовываясь за пределы судна, удлинняя его.
Внизу имелась палуба, где разместились пехотинцы, прислуга и дешевые шлюхи (желтоволосую девицу Симон взял к себе, чтобы она не набралась вшей).
Выше этой палубы была еще одна, по которой ходили, а еще выше — помост, где по обеим сторонам имелись помещения для знатных и состоятельных господ. На крыше этих помещений были воздвигнуты ограждения с узкими бойницами (угадайте, для чего бойницы), так что вся верхняя палуба превращалась в подобие большого двора, со всех сторон окруженного постройками, вроде тех, которые можно увидеть в зажиточном крестьянском хозяйстве. Над этим двором можно было натягивать парусину, чтобы защитить людей от дождя и ветра, — эта мера была бы весьма кстати, ибо мы пустились в плавание в начале октября, да вот незадача: парусины на нашем корабле не хватило. Не то пропили, не то порвали еще в прошлых плаваниях. Впрочем, мы так спешили отплыть и так радовались тому, что выступаем, наконец, в поход, что не обратили на это внимания, и потом мокли под дождем или дрожали под порывами холодного ветра.
Таких кораблей, как наш, было в гавани великое множество, и если бы я не видел их собственными глазами, то никогда бы не поверил, что возможно такое скопление в одном месте столь большого количества прекрасных оснащенных для похода кораблей.
Рядом с нами грузили на транспорты лошадей, заводя их в трюмы по перекидному мостику через дверцы в кормовой части. Шум стоял нестерпимый. Младший пилот нашего корабля громко переругивался с таким же пилотом соседней галеры. Ему кричали какие-то дерзости и обидно смеялись.
Длинные венецианские галеры, казалось, трепетали от нетерпения выйти в море. Их было много, и дюк снарядил их за свой счет — из любви к Богу, как он сообщил. Галера самого дюка была выкрашена красной краской. На корме, где с превеликими удобствами помещался сам дюк, раскинули, наподобие шатра, красный балдахин, шитый золотом.
Корабли расцветились флагами, выставленными на башнях кормовых надстроек. Один за другим поднимались латинские паруса, белые с красными или черными крестами. На большинстве кораблей, в том числе и на нашем, были две мачты, стоявшие довольно близко одна к другой. На верхушке каждой мачты была приделана особая корзина, где, как птица в гнезде, сидел наблюдатель, а при случае мог поместиться и лучник.
Пилоты засели на корме. Их было двое, старший и младший. Они ловко управлялись с двумя длинными веслами, которые позволяли им направлять корабль по нужному пути.
На кормовой надстройке башни мы вывесили свои щиты, обратив их гербами наружу. И на всех других кораблях рыцари поступили точно так же.
Паруса наполнились ветром, потянув корабли за собой, подобно тому, как беспокойная душа увлекает тело в дальние странствия. Заиграли трубы, загрохотали барабаны. Поднявшись на башни, бывшие с нами клирики (а их насчитывалось немало) запели громкими голосами:
Veni Creator Spiritus,
Mentes tuorum visita,
Imple superna gratia,
Quae tu creasti, pectora.
Хвала Духу Святому, Утешителю, разнеслась далеко над всем нашим флотом, и таким великолепным зрелищем предстал он нашим глазам сейчас, развернутый во всей своей красе и шири, что у многих выступили слезы. И повсюду вторили пению наших клириков и простые пехотинцы, и слуги, которые больше кричали или подвывали от восторга, и знатные сеньоры. Симон петь не умел и только проговаривал слова, шевеля губами почти беззвучно:
Deo Patri sit gloria,
Et Filio, qui a mortuis
Surrexit, ac Paraclito,
In saeculorum saecula.
Amen.
Падение Зары
11 — 24 ноября 1202 года
…Словно не мы надвигались на город, а город медленно, неотвратимо надвигался на нас: башни его, казалось, вонзаются в пронзительное синее небо. Еще издалека мы увидели, как хорошо он укреплен — хорошо и превосходно, так что мало надежды было взять его долгой осадой или штурмом.