Они прошли весь город, от ворот до ворот, и всюду видели одно и то же: опустошение, вывороченные камни, разваленные или горящие дома, каких-то растрепанных людей, волочащих за собой тюки с барахлом.
— Уйдем отсюда, — сказал, наконец, Симон, когда его сердце насытилось страданием.
В своей палатке, сняв рубаху, он увидел, что крест на его груди раскалился и выжег на коже, над самым сердцем, большую рану, которая потом долго еще болела и никак не хотела заживать.
Новые планы дюка Дандоля
ноябрь — декабрь 1202 года
К ночи Зара сдалась, а с наступлением темноты всякие стычки на ее улицах прекратились. Утомленные непрерывным пятидневным штурмом, люди заснули там, где настиг их сон.
Наутро же Заре предстояло пробудиться лишь для того, чтобы полнее осознать свое плачевное положение. Стены и башни и прочие укрепления, какие еще уцелели после приступа, было решено срыть; многие здания были, по распоряжению дюка, разрушены (это распоряжение считали весьма разумным, и Симон, будь он, подобно дюку Дандолю, врагом Зары, поступил бы точно так же).
Дабы довершить разорение города, дюк предложил победоносному воинству провести в нем всю зиму. Ибо любому ясно, что прокормив в течение целой зимы такое многочисленное и прожорливое войско, как наше, по весне Зара умрет голодной смертью, уподобившись пеликану, который выкармливает детенышей собственной кровью, отчего и умирает, едва лишь те подрастут. Так и мы предполагали высосать все жизненные соки из захваченного нами города, чтобы нам жить, а ему — проститься с жизнью.
Было также решено поделить город пополам, чтобы одна из этих половин принадлежала латинскому рыцарству, а другая — венецианцам, и я не могу сказать, которой из двух половин пришлось хуже.
Симон и Гюи заняли большой красивый — до разграбления — дом недалеко от церкви, той самой, куда они стучали в день падения Зары. Аббат Сернейский был с ними, ибо Симон опасался за его жизнь. Хозяин того дома, где встал на постой Монфор, был убит на второй день штурма; его семья, оглушенная потерями, в безмолвии и покорности взирала на то поругание, которому неизбежно подверглось их жилище. Для начала мы забили и съели у них птицу, оставив хозяевам лишь кости. Симон сказал этим людям, что им придется перейти в помещения, где прежде обитала прислуга, а прислугу либо выгнать долой, либо переместить в загоны для скота, ибо скот все равно скоро будет съеден. Больше Симон с этими людьми не разговаривал; те же старались не попадаться ему на глаза.
Мы отъелись и отоспались за те три спокойных дня, что прожили в Заре. Город стенал и плакал, выплачивая назначенную победителями контрибуцию, однако жизнь граждан пощадили и никого из тех, кто остался в живых после штурма, больше не тронули.
Город стенал и плакал, выплачивая назначенную победителями контрибуцию, однако жизнь граждан пощадили и никого из тех, кто остался в живых после штурма, больше не тронули.
В ночь на четвертый день после падения Зары мы были разбужены страшным шумом. На церкви, бывшей совсем неподалеку от занятого нами дома, громко, не в лад, забили колокола. Треск и крики то проносились под самыми окнами, то стихали в отдалении, чтобы тотчас же зародиться где-нибудь в другом месте.
Симон оделся, взял оружие и спустился в комнаты для прислуги. Хозяйка в голос плакала и причитала, ломая руки. Старший сын, подросток лет тринадцати, пытался ее утешать. Симон велел мальчику идти с ним, ибо наш граф плохо знал город и не хотел попасть впросак из-за своего незнания. Хозяйка кинулась было ему в ноги, умоляя пощадить ее дитя, но Симон уже повернулся к ней спиной.
Улицы были полны разъяренных, окровавленных людей. У многих были в руках горящие факелы. Поначалу Симон даже подумал, что в Зару ворвались венгры короля Имрэ, чтобы отомстить за разорение подвластного им города, но вскоре убедился в своей ошибке.
— Нет, это ваши передрались, — сказал ему мальчик.
Дрались венецианцы с французами. На улицах, частью пострадавших от недавнего пожара, стучали мечи; в любом доме мог скрываться арбалетчик, так что требовалась осторожность при хождении мимо окон. Город был зажиточным и окон здесь имелось много. Недавние союзники сцепились в яростной битве, будто бы охваченные безумным стермлением извести друг друга во что бы то ни стало. Зара сочилась ненавистью.
Мальчишка проговорил презрительно:
— Награбленного не поделили.
Симон ощутил стыд и горечь, ибо паренек был прав. Алчность венецианцев возмущала многих уже открыто, особенно же это касалась небогатых и совсем бедных рыцарей, которые отправились в поход отчасти ради того, чтобы поправить свое бедственное положение. Симон в дележе добычи не участвовал, потому что не хотел, чтобы его отлучили от Церкви за разбойное нападение на христианский город.
Симон велел пареньку, чтобы тот отвел его кратчайшим путем в дом, где остановился Бодуэн Фландрский. Дважды путь им преграждала орда грызущихся между собою людей, и Симон совсем было отчаялся попасть туда, куда намеревался, однако на третий раз им повезло, и окольными переулками они выбрались к богатому и совершенно не пострадавшему дому. Симон наказал мальчику сидеть на кухне, покуда не позовут, и не ходить на улицу, а сам ворвался в покои, где почивал граф Бодуэн.