Не успел дюк завершить свою сладкоголосую песнь, как закаркали четыре угрюмых вороны: Симон, его брат Гюи, Ангерран де Бов и аббат Сернейский.
— Пусть мессир дюк объяснит, за каким хреном мы попремся к Константинополь? — заревел Симон.
— Мы шли в Сирию! — кричал Ангерран петушиным голосом. — Мы шли в паломничество, а не в пиратский набег!
— Отступники! Лучше уж схизматики, чем католики, замаранные кровью христиан! — хрипел аббат.
А Гюи вторил им своим звучным, красивым, почти певческим голосом:
— Хватит с нас и Зары!
Дюк, разумеется, предвидел такое выступление, и в ответ на этот хор выставил своих кричальщиков.
— Что мы будем делать в Сирии нищие, без припасов?
— На пустой желудок много не навоюешь!
— Граф Симон корчит из себя святого!
Тут Симон заорал:
— Я сейчас тебе скорчу святого!
И стал высматривать — кто посмел его оскорбить.
— Мы идем в Сирию воевать, — завопил кто-то совсем рядом с Симоном, — а не подыхать там от голода!
Алексей, совсем еще молодой человек, стоял рядом с дюком, бледный, растерянный, и его большие глаза раскрывались все шире и шире — испуганные и пустые. Дюк же выглядел уверенным и совершенно спокойным.
Когда все вволю накричались, дюк подтолкнул Алексея, и тот заговорил.
Когда все вволю накричались, дюк подтолкнул Алексея, и тот заговорил.
— Мессиры…
И смолк в смущении, потому что все замолчали и уставились на него — десятки грубых обветренных лиц. Неотесанные латинские бароны. Алексей не переставал ужасаться им с тех пор, как оставил Византию.
Дюк еще раз подтолкнул его. Алексей чуть кашлянул и сказал громче:
— Мессиры, я умоляю вас о помощи и восстановлении справедливости в моем отечестве. А за оказанное мне милосердие я обещаю и клянусь, в свою очередь, неустанно оказывать помощь вашему паломничеству. И вот что я обещаю. — Он глубоко вздохнул и произнес ясно и звонко: — Я выдам вашему войску двести тысяч серебряных марок и еще в течение целого года буду содержать флот. Я сам отправлюсь с вами в Святую землю за море и вместе со мною будут мои рыцари числом не менее сорока человек. И до конца своих дней в благодарность за явленное мне чудо и помощь, оказанную Богом руками франков, я буду содержать за свой счет тысячу полностью вооруженных ратников. И я клянусь в том перед вами в присутствии Господа Бога.
И судорожно перевел дыхание. Видно было, что эта речь далась ему нелегко.
Бароны разволновались пуще прежнего. И многие уже не хотели слышать никаких возражений, поскольку им обещали такую весомую поддержку в их благочестивом предприятии, что отказаться от нее выглядело сущим грехом.
Итак, все галдели, смеялись, многие обнимались от радости, и на щеках Алексея, поросших мягкой, реденькой бородкой, выступил слабый румянец. Глядя на ликующее латинское воинство, он взял руку дюка и поднес ее к губам, а маркиз Монферратский дружески ударил Алексея по плечу.
Перекрывая все голоса, закричал Гюи де Монфор:
— Радуйтесь, мессиры! Отныне вы больше не бароны и владетели! Вы — сброд, армия наемников!..
Несколько человек потянулись к оружию, которое носили на поясе, и угрожающе надвинулись на Гюи де Монфора, однако Симон и Ангерран тотчас же встали по левую и правую руку от Гюи, неприятно улыбаясь во весь рот.
А Гюи произнес на всю церковь:
— Благодарю вас, брат, и вас, мессир Ангерран, однако не стоит так тревожиться за меня. Я не стану биться с этими людьми, ибо не к лицу рыцарю обнажать оружие против наемников беглого схизматика.
После этих слов желающих убить братьев из Монфора стало значительно больше, однако никто не посмел поднять на них руки, и они беспрепятственно оставили собрание.
Я не хочу вспоминать о том, как мы покидали Зару в середине зимы, как по холоду, слякоти и снегу уходили в глубь страны, в Венгрию, к королю Имрэ, чтобы просить его о гостеприимстве. Скажу только, что по дороге мы едва не умерли от голода. Весной мы переправились за море и еще больше года воевали с сарацинами, как и намеревались сделать с самого начала.
Тем временем латинское рыцарство, ведомое маркизом Монферратским, Бодуэном Фландрским, дюком Дандолем (этот столетний старец не ведал устали), вместо того, чтобы вызволять Гроб Господень, разграбили и разорили Византию, выказав при том немалую доблесть. Их так увлекло это занятие, что они предавались ему с упоением больше года.
Вот все, что я помню о «предательстве» и «дезертирстве» Симона де Монфора из армии четвертого крестового похода.
Хочу добавить, что этот человек обладал исключительной способностью наживать себе врагов. Впоследствии мне доводилось много слышать о нем, и никто не молвил о Симоне де Монфоре доброго слова. Пусть же мое будет единственным.