И все-таки мир ребенка — не проходной двор, где кто угодно может пройти, не вытирая ног, дети хорошо чувствуют границы этого мира — открытого всем ветрам, хрупкого, прозрачного, но недоступного даже для близких.

Помню, мы шли с шестилетним Саней, четырехлетней Настей и двухлетним Ваней в гости, и я по дороге «накачивала» ребят: «Ведите себя прилично, говорите „здравствуйте“, не хватайте со стола руками, что нужно, спросите с „пожалуйста“». Дети кивали головами на каждое мое поучение, но наконец, правила хорошего тона иссякли, а я все не могла остановиться: «И с хозяйским Вовой не деритесь». И тут же Настя поставила меня на место: «Ну уж с Вовой, мама, мы без тебя разберемся». Я запомнила этот урок, потому что не только мы учим детей, но и они нас.

Быть матерью — тоже профессия, и непрофессионально, по-моему, не пытаться защитить ребенка от злобы, от обид, от непонимания. Но и роль каменной крепости, куда дитя до старости бежит прятаться от дуновения ветерка, для матери тоже не подходит. Живые люди среди живых людей — наши дети и мы. Друзья друг другу и всем хорошим людям на свете. Когда детей в семье много, ситуации столкновений с окружающими повторяются: сын обидел, сына обидели, их можно предугадать, а, значит, иногда и предотвратить. Не этого ли хотят все мамы: хоть немного облегчить своим детям неизбежные, как синяки и насморк, конфликты с не очень-то ласковым и таким прекрасным миром? Детство, отрочество часто сравнивают с весной. И правда — весна. Песенка сверчка за печкой — символ домашнего тепла и уюта — остается в сердце до старости, но окно распахнуто, и из него веет холодком новых и сложных проблем. Мы держим за руку сына и дочь, а они держат за руку своих будущих детей. От нас зависит научить ребенка дружить, и любить, и быть родителем, и быть добрым, и стойким, и верным дому.

Семь принципов

Все семьи очень индивидуальны, каждая и хороша и плоха по-своему (не имею в виду семьи, где родители пьют и детьми не занимаются, — это особый разговор). Наша семья не лучше соседской, где хозяйство ведется гораздо разумнее и экономнее, не хуже семьи, например, моей подруги, где сын, войдя в дверь и бросив портфель, может на руках, не касаясь пола ногами, пройти по всей квартире: с турника на кольца, потом на качели и т. д.

А самые хорошие дети вырастают, мне кажется, в тех семьях, где на вопрос: «Как вы воспитывали детей?» — родители отвечают, как ответила Анна Тимофеевна Гагарина: «Никак».

И все-таки копилка родительской самодеятельности — не бесполезная вещь. Лично я всегда внимательно слушаю о всяких семейно-воспитательных находках (хотя далеко не всегда применяю их к себе, даже если они, на мой взгляд, хороши, — хороши, да мне не впору). И мне как-то жалко, что это в полном смысле народное творчество никому не нужно, оно, как соль в воде, растворяется бесследно в душах выросших детей, а его надо бы собирать, записывать, как записываем мы частушки — тоже вроде бы однодневки, мелочевка, а не случайно даже большие поэты учились у безвестных их авторов. Вот так и семейное педагогическое творчество: у меня песчинка, у кого-то камешек, крошка, крупинка, зернышко, стекляшка, безделица — вместе горсть родной земли.

Итак, моя семья: я и мои пятеро детей: Саня — 14 лет, Настя — 12, Ваня — 10, Маня — 8, Аська — 5 лет.

Я — преподаватель педагогического вуза, филолог, дети учатся, Аську пасем по очереди — в сад она не ходит, как никто из детей не ходил.

Принцип первый: равенство. Дети — мои единомышленники, нам хорошо одновременно и плохо одновременно. Лучше в саду или хуже (я убеждена, что хуже) — там не так, как у нас дома, значит, нечего им там делать.

Мне трудно с малышом — нам всем трудно, но зато и радость первой улыбки, первого зуба — общая.

Даже новорожденная крошка имеет право на личное желание, но и я не прислуга при собственных детях.

Принцип второй, вытекающий из первого, — никаких соревнований. Да, я знаю, что победитель испытывает душевный подъем, но что испытывает побежденный? Никаких «Кто скорее съест? Кто быстрее прибежит? Кто лучше сделает?» — на мой взгляд, это педагогическое безобразие. Прибежал первым — молодец, но мое сердце всегда принадлежит слабейшему, и разве не этому надо учить детей — пожалеть, посочувствовать.

Я однажды ошиблась, нечаянно отступила от этого принципа, и до сих пор мне тяжело вспоминать об этом промахе. Мы тогда только что выписались с Манькой из роддома, с неделю, наверное, прошло, я укладывала спать старших детей (на тот момент Сане — 6, Насте — 4, Ване — 2) и рассказывала им бесконечную ежедневную сказку-импровизацию. Она всегда начиналась одинаково: «Жили-были папа-баран, мама-овца и четыре барашка (незадолго до этого их было три)». Ну а дальше шли каждый раз новые характеристики этих барашков и какое-нибудь свежее приключение. И вот я говорю: «Первый барашек — самый умный, второй — самый кудрявый, третий — самый ушастый, а четвертый, — тут я не знала, что сказать, уж очень он был мал, этот четвертый барашек, и сказала, — а четвертый был самый нужный». И вдруг старший — «самый умный» — разрыдался, а у меня захолонуло сердце: «Санечка, милый, ты тоже хочешь быть самым нужным?!» До сих пор стыдно — так ляпнуть! Все — самые нужные! Все — самые лучшие! И я, как любая мама — единственная на свете.