— Это так, но Атта сделал эти шаги!
Оба помолчали, следя за белыми фигурами лаборантов, скользящими по обширному залу лаборатории. Потом Эвидаттэ сказал задумчиво:
— Правильно ли я понял, мой Когга, — ощущение вспышки света в глазу можно вызвать не только светом, но и острой иглой, коснувшейся нерва; связь в мозгу можно вызвать не только самим событием, но и чем-то совершенно не похожим на это событие?..
— …скажем, пучком частиц определенной энергии! — быстро подхватил Когга.
— Но так можно создавать только сумасшедших! Посудите сами, мой Когга, — нарушить ряд связей, возникших как следствие ряда восприятий, просто. Не это ли делает кунигасса — болезнь облученных? Но воссоздать такие связи искусственно, надеясь на случайность, на удачу… Ведь Атта не нашел закономерностей, не правда ли?
— Не нашел, его опыты пока случайны. Он нашел пока только принцип и тот участок спектра энергий, который производит особо эффективное воздействие на нейроны.
— Вот видите! При таких условиях пытаться воссоздать цельное, единое непротиворечивое сознание искусственно — то же самое, что, смешав все оттенки цвета, надеяться получить упорядоченный спектр!
— Но Атта сделал это! — спокойно возразил Когга.
— Значит, он нашел закономерность, — Эвидаттэ встал. — Значит, он нашел, нашел ее, Когга!..
— Не думаю. — Когга покачал шапочкой. — Не похоже, мой Эвидаттэ. Он не принял никаких мер. Он не ждал таких результатов. Он действовал наудачу… Как и в первый раз.
— Да, как и в первый раз, — медленно повторил Эвидаттэ. — Вы знаете, что Совет поднимает снова вопрос о дисциплине? Боюсь, дело Атта будет рассматриваться одним из первых…
Когга промолчал, глаза его были полузакрыты.
— Его опыт необычайно интересен — открыл он общую закономерность или не открыл. Но постановление Совета запрещает производить над собою опыты, исход которых может быть особо вреден для здоровья. Тем более криминальны опыты, производимые тайком, в одиночку… Боюсь, что за опыт Атта придется отвечать вам, мой Когга, директору Института.
Когга молчал.
— Ведь это уже не первый случай…
— Я не могу запретить своим сотрудникам отдавать себя науке целиком, — проговорил Когга, его слова звучали резко. — Я сам был таким недавно, я знаю, что такое — любить свое дело.
— Как носитель мысли, я согласен с вами, — поспешно заметил Эвидаттэ. — Я не могу не восхищаться поступком Атта. Но я вынужден говорить с вами, как член Совета…
— Я понимаю. — Когга слегка поклонился. — Если вы осмотрели оборудование, то, быть может, перейдем ко мне в кабинет? Прошу вас.
Они спустились с возвышения и двинулись к выходу, думая каждый о своем.
— Мне кажется, — сказал Эвидаттэ, — состояние Атта не внушает таких опасений, как после первого эксперимента?
— Конечно! Тогда он попросту потерял рассудок на некоторое время.
Нарушил все нормальные связи, не сумев воссоздать упорядоченной системы новых… Это было типичное помешательство.
— Вы думаете, рассудок вернется к нему и на этот раз?
— Рассудок… Это не то слово, мой Эвидаттэ. Ведь он не только потерял рассудок, свой рассудок, но и приобрел рассудок — рассудок другого существа…
— О, не слишком ли это смело сказано! Не проще ли предположить, что он потерял память, впал в детство или что-нибудь в этом же роде? Ведь с полной определенностью ясно только то, что он потерял память. Он никого не узнает, элементарнейшие наши обычаи кажутся ему совершенно незнакомыми… Он даже не нашел пути домой!
— Да. Нам удалось собрать сведения, что он довольно долго бродил по научному поселку. Многие видели его после того, как он стремительно выбежал из Центрального здания, не сказав ни слова дежурному. Далеко уйти ему не удалось — его нашли на территории Института, на площади Белых Звезд, где он заснул прямо на мостовой. Потеря памяти — это верно. Но это еще далеко не все!
В кабинете, лишенном окон, но залитым ярким дневным светом, они уселись в удобные кресла, и Когга продолжал:
— Уже сейчас можно утверждать, что речь Атта членораздельна. К этому выводу пришли специалисты по фонетике, изучившие звукозапись беседы главного врача с больным. Его поступки, может быть, странны, не спорю, но не лишены логики, и эта логика доступна нам. Нам удалось даже выяснить его «новое» имя — «ихтийологг». О, уверяю вас, можно было бы найти много косвенных доказательств того, что Атта, потеряв свой рассудок, заменил его рассудком иного существа. Существа, отличного от нас, но имеющего общую с нами природу…
— Иначе и быть не могло! — заметил Эвидаттэ, пристально разглядывая потолок, льющий ровный голубоватый свет. — Если можно воссоздать сознание, то это должно быть сознание, близкое к нашему, хотя и отличающееся как по совокупности знаний, так и по их качествам. Если я только верно понял гипотезу Атта…
— К сожалению, мы лишены возможности воспроизвести во всех деталях образ мышления «нового» Атта — работы по психозаписи еще только начаты, методы несовершенны. Но он идет нам навстречу! Его рисунки необычайно занимательны. Взгляните…
— О! — Эвидаттэ с изумлением поднял плечи, перебирая в голубоватых пальцах изрисованные квадратики плотной бумаги. — Какие удивительные существа! Неужели это внешность носителя мысли в представлениях «нового» Атта?