— Что это за пленка?
— Жизнь и смерть нашего друга Петцера.
— Он… умер?
— Нет, я неудачно выразился. Просто он заложник за эту пленку. Если она попадет в чьи-нибудь руки, Петцера убьют.
— Я примерно понимаю, что такое «заложник», — кивнул Тригас. — А если не попадет?
— Что не попадет?
— Ты сказал, что если попадет не в те руки… А если не попадет?
— Не знаю. Не знаю, что хорошего… вообще ничего не знаю.
— Так что там?
— Там результаты натурных испытаний нового боевого отравляющего вещества на наших с тобой знакомых…
— Так это были не террористы? Я так и подумал почему-то.
— Бывшие террористы. Теперь это, наверное, какое-то секретное армейское подразделение.
— Слушай, а как ты оказался в курсе этого?
— Да вот, занесла нелегкая. Случайно, в общем.
— Врешь ведь. Я давно догадывался, что ты… Сам знаешь, что я думал.
— Не совсем так, — возразил Март. — Это было бы слишком банально… Я не просто выдаю себя за другого.
— Слушай, а как ты оказался в курсе этого?
— Да вот, занесла нелегкая. Случайно, в общем.
— Врешь ведь. Я давно догадывался, что ты… Сам знаешь, что я думал.
— Не совсем так, — возразил Март. — Это было бы слишком банально… Я не просто выдаю себя за другого. Я и есть тот другой. И тот, и другой — в одном теле два человека. Так получилось, приходится жить за двоих.
— Никакие ты не два человека, — сказал Тригас. — Ты просто несчастная жертва ядерных испытаний, живущая в мире, для тебя не предназначенном. И мечешься ты, и хочешь что-то сделать, только ничего сделать нельзя, потому что все уже сделано. Жизнь проиграна, дело проиграно, надо просто кончить комедию на должной ноте — чтобы звучала подольше. У тебя хорошо получилось там, на стене. Это — долго. А у меня ни черта не получается…
— Отпусти себя на волю.
— Страшно, — передернул плечами Тригас. — Страшно на воле. Я не выживу на воле.
Они оба замолчали, потому что слишком много надо было им друг другу сказать и слишком мало было отсчитано им времени. Так и слышались в тишине удары метронома — большого спокойного сердца некой снисходительной твари…
— У всех свое предназначение, — сказал Тригас. — Кто-то ложится костьми. Нам с тобой дано умение творить чудеса. Но я не могу им воспользоваться — боюсь, боюсь и… уже не могу. Слишком успешно я с этим умением расправлялся. А ты еще можешь. И должен. Уезжай. И не вяжись больше во всякие эти дела. Нас так мало осталось. Делай, делай свое дело — пока не придут за тобой. Все равно придут, так пусть хоть из-за настоящего, а не из-за всякой пыли…
— Это не пыль, — сказал Март. — Это тоже настоящее, только по-другому.
— Настоящее, — легко согласился Тригас, — но этим могут заниматься и другие. Ты должен сохранить себя насколько сможешь. Уезжай.
— А ты?
— А я хочу посмотреть на тех, которые придут сюда. Слишком задешево мы им доставались. Они ведь сюда идут не только от ненависти — поразвлечься. А обо мне не жалей. Я же… Я чуть не стал вампиром. Хотел стать как они, представляешь? И еще захочу, если… Уезжай. На моей уезжай. Хорошая машина.
— Не валяй дурака, Юхан. Я без тебя не уеду.
— Перестань, Март. Я решил. Так будет лучше всего. У меня тут пять патронов. Ты не поверишь, но я даже мечтал об этом. Вот они, а вот я, и у меня целых пять патронов. Полжизни готов был отдать за такую возможность. А ты хочешь меня увезти. На тебе ключи. Мою машину и ребенок водить сможет, там только две педали — газ и тормоз, — остальное автоматика. Разберешься. Бак под пробку. Давай. Время уже. И пленку свою не забудь.
Подталкиваемый Тригасом, Март оказался уже за дверью, уже у машины, вот и дверца открыта… Что-то неладное с головой, чем он меня напоил, он же давал мне какие-то таблетки… Март знал, что ему надо было остаться и выйти навстречу толпе, дать последний бой — нет, последний бой я уже дал, когда заканчивал картину, а это — только завершение его, подпись под картиной, которая должна была закрепить победу; но я дал себя уговорить, и вот сижу в машине, и сейчас поеду — уже еду, — дал себя уговорить, и победа стала неопределенно-затушеванной и как будто отодвинутой в тень; но я жертвую определенностью этой победы ради следующих побед, — дал себя уговорить, и уговаривал меня не только Тригас, я сам себя уговаривал и продолжаю уговаривать, а дело ведь не только в этой победе — не победе, а в чем-то более важном, но я никак не могу понять в чем… Темнота стояла кругом, и свет фар только чуть раздвигал ее.
Пропал в темноте домик с Тригасом, в котором он провел последнюю черту под своей судьбой. Темнотой был полон весь мир, и сквозь эту темноту катились машины с развеселыми парнями, не умеющими ни в чем сомневаться; и в ту же сторону, но чуть быстрее и поэтому удаляясь от них, беззвучно уносилась «хонда» желтого цвета со свободным художником внутри; но между ними уже был непроходимый рубеж в виде револьвера с пятью патронами и трудного мужика Тригаса, не пожелавшего смириться с отведенной ему ролью и решившего поступить хоть раз по-своему… Темнотой был окутан весь мир, и где-то в темноте и перед еще большей темнотой лежал Андрис, перебирая свою жизнь и считая набранные и проигранные очки и не сходясь в счете с результатом, взятым из ответов в конце книжки, и где-то в темноте лежал Петцер — лежал без сна и ждал, когда же кончится эта минута и начнется следующая; и где-то плакала Венета, плакала трудно и зло и повторяла только: ну дайте же мне кто-нибудь спичку! Март тормознул так резко, что его ударило о руль. Перед домом останавливались машины, он видел это так ясно, как если бы все это происходило под ярким солнцем и перед его глазами, из машин выходили люди, натягивая на ходу белые балахоны, и выстраивались полукругом, переговаривались, подбадривали и подзадоривали себя словами и выкриками, и вот дверь распахнулась, и вышел Тригас, они, конечно, не видели револьвера в его руке и не видели, что это Тригас… Март не мог слышать выстрелы, он отъехал довольно далеко, но каждый выстрел отдавался у него в висках: два — в лица, два — в спины… Оглохнув, он ждал пятого выстрела. И вдруг все погасло.
И пришел ужас.