Март подал ему противогаз:
— Возьми.
Петцер попятился.
— Возьми и надень, — приказал Март.
Он боялся, что маска еще будет хранить чужое тепло, но тонкая резина успела остыть.
У входа в дом лежали два полицейских. Оба были убиты. Март осторожно обошел их и толкнул входную дверь. То, что они увидели потом, Март запомнил до конца своей жизни, и время от времени сны возвращали его в ту ночь. В коридорах, в палатах — везде лежали люди. Петцер пытался тормошить их, заглядывал в глаза — все они были мертвы. Не осталось никаких следов борьбы, лица казались спокойными, как будто они шли и упали, сидели и упали, лежали и умерли, даже не пытаясь встать. Наконец вспомнили о полицмейстере. Петцер выгреб из шкафчика несколько перевязочных пакетов, отпер сейф и достал ампулы с морфином и пластиковые одноразовые шприцы. Полицмейстер лежал на спине и дышал часто и неровно. Петцер сразу стал делать ему укол, потом снова — перевязывать. Старый бинт пропитался кровью. Пуля попала в правое бедро, в самый верх. Новую повязку Петцер наложил туже, кровотечение прекратилось. Укол, видимо, начал действовать, дыхание стало ровнее, и, когда Март подогнал машину, полицмейстер уже мог говорить.
По дороге снова прошла колонна военных грузовиков. В свете фар блестели ряды касок над бортами.
Март принес кейс Шерхана. Там были какие-то бумаги, фотоаппарат и штатив с пробирками. Петцер показал все это полицмейстеру.
— Ты понял? — спросил он.
— Я ведь догадывался, — сказал полицмейстер. — Только поверить трудно было.
— Это все надо переправить. Ты видел, что там в доме?
— Я видел, что они шли в противогазах.
— Именно это, — выкрикнул Петцер. Голос его сорвался. — Все, понимаешь — все!
— Должна быть бомба, — прошептал полицмейстер.
— Давай-ка отъедем.
Полицмейстера положили на заднее сиденье, пристроили поудобнее, и Март осторожно поехал к дороге и там, у дороги, свернул в кусты.
— Что-то долго твой наряд, — сказал Петцер.
— Не приедут, — отвернулся полицмейстер. — Думаю, все уже оцеплено. Ребята, говорите со мной, мне нельзя засыпать сейчас…
Через полминуты рвануло. Взрыв был несильный, глухой. Осветились окна, дрогнула земля; видно было, что дом оседает и заваливается левым крылом; потом сквозь поднятую пыль пробились языки огня. Петцер вдруг всхлипнул совершенно по-детски и зарыдал, выкрикивая ругательства. Пламя разгоралось сильнее и сильнее. По дороге сплошным потоком шли военные машины, казалось, там что-то прорвало; к пожару никто не сворачивал, пожар их не интересовал.
— …как в восемьдесят четвертом, — говорил полицмейстер, — под Капери такое же заведение было, только покрупнее раза в два, и на нем они решили испытать какое-то бактериологическое оружие, но там это вышло из-под контроля, и им пришлось уничтожить население половины уезда, частью из-за угрозы эпидемии, а главным образом, чтобы избежать утечки информации…
— Там у меня брат и погиб, — сказал Март. — И родители тоже.
— …а здесь они сделали три дела сразу: испытали газ, уничтожили неугодных — чужими руками, заметьте, — и теперь под предлогом борьбы с террористами развернут свой собственный террор. Леопольд, надо обязательно вывезти эти материалы, это для них смерть, надо отомстить хоть так… Надо брать Шерхана, надо обязательно брать Шерхана и трясти его…
— Ты же убил Шерхана, — сказал Петцер.
— Как — Шерхана? Этот, с чемоданчиком, — Шерхан? Правда? Что же вы мне сразу не сказали? Черти, о таком — и молчали, ну не черти ли, все-таки я отплатил ему, хоть ему, но отплатил…
— Чем дольше мы стоим, — сказал Петцер, — тем меньше у нас шансов выбраться.
— Не сунешься же на дорогу, — возразил Март.
— Ребята, — голос у полицмейстера стал слабый и вязкий, — я придумал, снимите с меня все, и пусть один наденет плащ, а другой — мундир и фуражку, они в темноте не разберут, что цвет другой…
— Верно, — сказал Март. — Так и делаем.
— Я уже поплыл, — добавил полицмейстер.
Его осторожно раздели, натянули на него один пиджак, а другим укрыли. Март взял черный блестящий плащ, а Петцер — мундир и фуражку. Теперь можно было надеяться, что они проскочат. Март выждал момент, когда дорога опустела, вырулил на нее и погнал к городу. Он пристроился в хвост колонне грузовиков. Два раза на пути были контрольные пункты, но «виллис», в котором сидел офицер, не останавливали. На втором контрольном пункте они миновали полицейскую машину, старший наряда спорил о чем-то с солдатами, показывая на зарево. Город был полон солдат, но и здесь они проскочили. Подъехали к дому Венеты, осторожно, с оглядкой, внесли полицмейстера внутрь. Март отогнал «виллис» за дом. Они прорвались, но облегчения он совершенно не чувствовал. Должно быть, потому, что самый пик напряжения миновал, навалилась громадная усталость. Ноги не шли, хотелось лечь и чтобы ничего больше не было. Ему пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. И тут вдруг с невероятной отчетливостью, яснее, чем наяву, перед ним возникли коридоры, полные мертвых людей, таких безвольных и податливых, он представил, как с костяным стуком падает на пол поднятая и отпущенная рука, на которой нет пульса… Его стало рвать и рвало мучительно и долго.
Но потом пришло если не облегчение, то опустошение. В ванной он долго лил воду на голову, плескал в лицо. Наконец стало легче. Полицмейстер лежал на кровати запрокинув голову и чуть постанывал, — видимо, действие укола кончалось. Когда Март вошел, он открыл глаза и что-то сказал, но очень невнятно. Петцер поманил Марта на кухню. Там уже сидела Венета; видно было, что она испугана, но держит себя в руках.
— Надо думать, что делать дальше, — сказал Петцер. — Мне кажется, с Андрисом плохо, пуля наверняка прошла в брюшную полость, без операции не обойтись. С другой стороны, шевелиться тоже опасно: попади он в руки военных — и все. И нас шлепнут тоже — на всякий случай.