Я рассмеялся, когда это сравнение пришло мне в голову.
Дахут сказала:
— Вы веселы.
Я ответил:
— Да, весел. Веселее, чем был, — тут я взглянул на де Кераделя, — многие годы.
Она не пропустила ни этот взгляд, ни ответную напряженную улыбку. Сказала:
— Идемте. Ты уверен, отец, что не хочешь присоединиться к нам?
Де Керадель покачал головой.
— У меня много дел.
Мы пошли к конюшне. Она взяла ту же гнедую, я — чалую. Некоторое время она ехала передо мной молча, потом позволила мне догнать ее. Сказала:
— Вы так веселы, будто едете на встречу с любимой женщиной.
— Надеюсь встретить ее, хотя и не в этой поездке.
Она прошептала:
— Это Элен?
— Нет, Дахут, хотя у Элен есть много ее особенностей.
— Кто же она?
— Вряд ли вы хорошо с ней знакомы, Дахут. Она не надевает одежды, кроме вуали на лице. Ее зовут Истина. Ваш отец пообещал мне приподнять ее вуаль.
Она подъехала ближе, схватила меня за руку.
— Он обещал это… вам?
— Да. И очень обрадовался, что теперь ему не нужна ваша помощь.
— Почему вы говорите мне это? — Она крепче сжала мою руку.
— Потому что, Дахут, я очень хочу встретиться с этой нагой дамой Истиной, когда на ней вообще не будет вуали. И у меня было чувство, что если я не отвечу искренне на все вопросы, наша встреча отдалится.
Она угрожающе сказала:
— Не играйте со мной. Зачем вы сказали мне это?
— Я не играю с вами, Дахут, я отвечаю честно. Настолько, что сообщу вам и другую причину.
— Какую же?
— Разделяй и властвуй.
Она, не понимая, смотрела на меня.
— В Индии рассказывают, — сказал я. — Это джатака, басня о животных. Ссорились между собой царица тигров и царь львов. Их вражда опечаливала джунгли. И было решено, что они сядут на чашки весов над прудом, полным крокодилов. Царица тигров и царь львов сели на чашки. И оказалось, что весят они одинаково. Но по середине весов ползал муравей с песчинкой в челюстях. «Хо! — воскликнул он. — О чем спор? И кто спорит?» Так сказал этот ничтожный муравей царице тигров и царю львов. И песчинка в его челюстях — их жизнь и смерть.
Дахут спросила, затаив дыхание:
— Кто же из них остался жить?
Я рассмеялся.
— Об этом ничего не говорится.
Она поняла, что я хочу сказать, щеки ее покраснели, искорки заплясали в глазах. Она отпустила мою руку. Сказала:
— Отец очень доволен вами, Алан.
— Вы уже говорили мне об этом, Дахут… и никакой радости это не принесло.
Она прошептала:
— Кажется, я уже слышала такие слова от вас… и мне это не принесло радости.
Она прошептала:
— Кажется, я уже слышала такие слова от вас… и мне это не принесло радости. — Она снова схватила меня за руку. — Но я недовольна, Алан.
— Простите, Дахут.
— Несмотря на всю свою мудрость, мой отец простодушен. Но я нет.
— Прекрасно, — сказал я. — Я тоже. Я ненавижу простодушие. Но никакой наивности в вашем отце я пока не заметил.
Она все сильнее сжимала мою руку.
— Эта Элен… сильно ли она напоминает нагую даму с вуалью, которую вы ищете?
Сердце у меня забилось чаще; я ничего не мог сделать, она это почувствовала.
Сладко сказала:
— Не знаете? Значит, у вас не было возможности… сравнивать.
В ее смехе, напоминающем журчание маленьких волн, звучала безжалостность.
— Оставайтесь веселым, мой Алан. Возможно, когда-нибудь я предоставлю вам такую возможность.
Она похлопала лошадь плетью и поехала дальше. Мне уже не было весело. Какого дьявола я позволил вовлечь в обсуждение Элен? Не подавил ее имя в самом начале? Я ехал сразу за Дахут, но она не оглядывалась на меня и ничего не говорила.
Мы проехали одну-две мили и оказались на лугу с скорчившимися кустами. Тут к ней как будто вернулось хорошее настроение, и она поехала рядом со мной. Сказала:
— Разделяй и властвуй. Мудрое изречение. Чье оно, Алан?
— Насколько мне известно, древнеримское. Его цитировал Наполеон.
— Римляне были мудры, очень мудры. А если я расскажу отцу, что вы настраиваете меня так?
Я равнодушно ответил:
— Почему бы и нет? Но если такая мысль еще не пришла ему в голову, зачем вооружать его против себя?
Она задумчиво сказала:
— Вы сегодня странно уверены в себе.
— Только потому, что говорю правду, — ответил я. — Поэтому если на кончике вашего красивого язычка вопросы, ответы на которые могут оскорбить ваши прекрасные уши, лучше не задавайте их.
Она склонила голову и поскакала по лугу. Мы подъехали к скале, на которую я взбирался во время первой прогулки. Я слез с лошади и начал подниматься. Добрался до вершины, обернулся и увидел, что она тоже спешилась и нерешительно смотрит на меня.
Я помахал ей рукой и сел на скалу. Рыбачья лодка находилась в нескольких сотнях ярдов. Я бросил в воду один-два камня, потом маленькую бутылочку с запиской Мак Канну. Один из рыбаков встал, потянулся и начал вытаскивать якорь.
Я крикнул ему:
— Как клюет?
Дахут стояла рядом со мной. Луч заходящего солнца упал на горлышко бутылки, оно заблестело. Дахут посмотрела на него, потом на рыбаков, потом на меня.
Я спросил:
— Что это? Рыба?
Она не ответила; стояла, разглядывая людей в лодке. Они гребли между нами и бутылочкой, потом завернули за скалу и исчезли. Бутылочка продолжала блестеть на солнце, поднимаясь и опускаясь с волной.
Дахут приподняла руку, и я готов поклясться, что по воде пробежал вихрь, толкнул бутылочку к нам.