— Это твой и мой день, дорогая. Ни о чем другом думать не будем. К дьяволу де Кераделей. Это последнее упоминание о них.
Она очаровательно ответила:
— Место рядом с дьяволом вполне им соответствует, дорогой.
Как я сказал, день был прекрасный, и задолго до его конца я понял, как сильно влюблен в Элен. Всякий раз как мысль о мадемуазель выползала из темного угла сознания, куда я ее затолкал, я заталкивал ее обратно, испытывая укол ненависти, как боль от жала. В половине одиннадцатого я попрощался с Элен у дверей Лоуэлла. Я спросил:
— Как насчет завтра?
— Очень хорошо. Если сможешь.
— А почему это я не смогу?
— День кончился, Алан. Ты не избавишься от Дахут так легко. — Я попытался ответить, она меня остановила. — Ты не знаешь, как я тебя люблю. Пообещай… если я тебе понадоблюсь… приходи ко мне… в любое время… и в любой… форме.
Я схватил ее за руки.
— В любой форме? Что ты этим хочешь сказать?
Они потянула мою голову вниз, прижалась губами — свирепо, нежно и страстно в одно и то же время. Открыла дверь, на мгновение повернулась.
Закрыла дверь. Я сел в такси и поехал в клуб, ругая мадемуазель более всесторонне, чем я это делал со времен Иса — если я тогда это делал. Мак Канн еще не появился, но меня ждала телеграмма. Я прочел:
Завтра в полдень у причала Ларчмонт-клуба вас будет ждать яхта. Она называется «Бриттис». Там я вас встречу. Искренне надеюсь, вы придете готовый остаться навсегда.
Ну, вот. Я не пропустил ни названия яхты, ни насмешки в этом «остаться навсегда». Элен — реальность, а Дахут — тень. Но я понял, что тень тоже становится подлинной реальностью. С печалью в сердце, с мрачным предчувствием, с сожалением об Элен, с которой я, возможно, распрощался навсегда, с жгучей ненавистью к этой женщине, которая так полупрезрительно призывает меня, — со всем этим я понимал, что ничего не остается делать, как повиноваться.
14. ЗА СТЕНОЙ ДЕ КЕРАДЕЛЯ
Когда я паковал саквояж, появился Мак Канн. Он удивленно посмотрел на меня.
— Вы куда-то отправляетесь, док?
В неожиданном порыве откровения я протянул ему телеграмму мадемуазель. Он молча прочел ее, поднял голову.
Он молча прочел ее, поднял голову.
— Только что пришло? А мне показалось, вы говорили доктору Беннету, что приглашение у вас уже есть.
— Это, — терпеливо пояснил я, — только подтверждение предварительной договоренности, устанавливает время, которое не было установлено раньше. Можете сами увидеть, если прочтете внимательнее. — Я начал паковать второй саквояж. Мак Канн перечел телеграмму, некоторое время молча смотрел на меня, потом сказал:
— За доком Беннетом ходила одна из этих теней, верно?
Я резко повернулся к нему.
— Почему вы так думаете?
Он продолжал, как будто не слышал меня:
— А потом ее не стало, когда вы были с ним.
— Мак Канн, — сказал я, — вы сошли с ума. Почему вы так думаете?
Он вздохнул и ответил:
— Когда вы с ним спорили о том, чтобы ехать к де Кераделю, я удивился. Но когда увидел телеграмму, больше не удивлялся. Получил ответ.
— Ну и хорошо, — сказал я и продолжал паковаться. — И каков же ответ?
— Вы что-то отдали за тень доктора Беннета.
Я посмотрел на него и рассмеялся.
— У вас отличные идеи, Мак Канн. Что же я мог отдать, и кому, и зачем?
Мак Канн снова вздохнул и показал пальцем имя мадемуазель.
— С ней, — потом показал слова «остаться навсегда» и сказал: — И вы отдали это за тень.
— Мак Канн, — сказал я и подошел к нему. — Он действительно считал, что его преследует тень. Но только потому, что он слишком много думал об этом странном деле. И у него такая же идея о том, почему он освободился от… наваждения, что и у вас. Я хочу, чтобы вы пообещали ничего не говорить ему о своих подозрениях. И особенно не говорить мисс Элен. И если кто-нибудь из них заговорит с вами об этом, постарайтесь их разубедить. И у меня есть основания просить об этом, поверьте. Обещаете?
Он спросил:
— Мисс Элен еще ничего об этом не знает?
— Нет, если ей не сказал доктор Беннет после нашего ухода, — ответил я. Я с беспокойством подумал об этом и проклял свою глупость: почему я его не предупредил?
Он немного подумал, потом сказал:
— Хорошо, док. Но боссу я должен буду рассказать.
Я рассмеялся и ответил:
— Хорошо, Мак Канн. К тому времени игра будет кончена. Останутся посмертные процедуры.
Он резко спросил:
— Что вы этим хотите сказать?
— Ничего, — ответил я. И продолжал паковаться. Правда в том, что я и сам не знал, что хотел сказать.
Он сказал:
— Вы там будете завтра к вечеру. Я с ребятами задолго до темноты остановлюсь у старого козла. Вероятно, до следующего дня мы не пойдем в тот дом, о котором я вам рассказывал. У вас есть план, как нам связываться?
— Я думал об этом. — Я перестал укладывать вещи и сел на кровать. — Не знаю, насколько тщательно за мной будут следить, будет ли у меня свобода передвижения. Ситуация… необычная и сложная. Очевидно, ни письмам, ни телеграммам я не могу довериться. Я могу приехать в деревню, но это не значит, что смогу связаться с вами, потому что, наверно, буду не один. Даже если вы будете там, весьма глупо было бы узнать вас и заговорить. А де Керадели не глупцы, Мак Канн, и они сразу поймут, в чем дело. Пока я не окажусь по другую сторону стены, могу предложить только одно.