Мужчина в застегнутом до подбородка черном макинтоше и котелке обратился к ней на английском.
— Je ne vous comprends pas, — ответила Инга.
— Je ne vous comprends pas, — ответила Инга. — M’excusez.
Это не совсем отвечало действительности. Эдуард преподал ей основы наречия бриттов. При желании она могла понимать собеседника и даже сносно болтать. Но английский на слух Инги был слишком груб, лающ, напрочь лишен музыкальности французского. Хуже был только немецкий, язык чиновников и солдафонов. И не надо мне рассказывать про Гёте, Эдуард.
— Простите мадмуазель, — мужчина перешел на французский. — Вы не знаете, с какого пути отходит поезд на Дрезден? Здешние служители отказываются меня понимать. А я отказываюсь понимать эти варварские надписи.
— Вам нужно на четвертый путь, — сказала Инга. — Как и мне. Видите табличку с цифрой четыре?
— Благодарю вас, — мужчина прикоснулся к котелку, сделал два шага в сторону.
Обернулся. — Вы сказали, что и вам нужно на этот поезд? Но он отходит через пять минут!
— Я знаю. К сожалению, носильщики не берут мой багаж.
Она взглядом указала на гроб. Сейчас и этот высокоцивилизованный господин пробормочет извинения и исчезнет.
Ожидания Инги не оправдались. Господин в макинтоше взял свой саквояж в левую руку, наклонился над гробом.
— Вы позволите?
— Да, благодарю вас… постойте. Вы не сможете одной рукой. Давайте ваш саквояж.
Ее неожиданный помощник протянул Инге саквояж. Нагнулся, с усилием оторвал гроб от земли и водрузил на плечо. Инга представляла, насколько ему сейчас тяжело. Худое лицо со впалыми щеками побледнело под котелком.
Но он не сказал ни слова. Кивком головы предложил Инге следовать впереди с саквояжами в руках.
Им оборачивались вслед.
В купе неожиданно для себя Инга предложила англичанину остаться. Если выбирать из возможных попутчиков, то пусть лучше он, чем жизнерадостный бюргер с лицом, как срез кровяной колбасы.
По крайней мере, у островитянина хватило деликатности не спросить, кто лежит в гробу. Хотя он нес его на собственных плечах.
— Благодарю вас, — англичанин снял шляпу, обнажив гладкий череп. — Позвольте представиться. Патер Иероним Блэк. Священник.
У патера Блэка очень необычное лицо. Эпитет «демоническое» вступал в противоречие с его саном, но напрашивался сам собой.
Плоский, скошенный назад лоб. Ни одного волоска на голове, патер был лыс, а не брился, как Эдуард. Большие уши с треугольными мочками, глубоко запавшие глаза. Вокруг похожего на шрам рта две складки от крыльев носа к подбородку. Они придавали всему лицу неприязненное, брезгливое выражение.
У Иеронима Блэка было лицо каменной химеры со стен Кёльнского собора. Эдуард
показывал Инге картинки, рассказывая, каких тварей извел в свое время Тевтонский Орден Драконоборцев.
В дополнение ко всему у патера была на лице татуировка. Она начиналась на лбу и опускалась на переносицу — выколотый черной тушью крест с заострявшейся книзу перекладиной и петлей наверху. Петлю перечеркивала вертикальная черта, превращавшая ее в подобие кошачьего глаза.
Он сразу понял, куда Инга смотрит. Поднял руку, прикоснулся ко лбу.
— Я провел несколько лет среди индейцев. Проповедовал им, — губы патера отказывались подчиниться улыбке. — А они мне. Приходилось идти на уступки их обычаям. Представляете, как на меня смотрели по возвращении?
Смотрели и наверняка смотрят до сих пор. Ей не хотелось смущать этого человека, чья жуткая внешность, по всей видимости, скрывала чистую и отзывчивую душу.
— Меня зовут Инга Трофимова, — она знала, какие трудности вызывает у иностранцев произношение ее фамилии. — Называйте меня, пожалуйста, просто Инга.
Дальше следовало сказать пару слов из ее легенды.
Дальше следовало сказать пару слов из ее легенды. Про умершего сына, родину ее мужа, бегство от большевиков. Выбирай на свой вкус, чем заморочить голову собеседнику.
Морочить голову Иерониму Блэку не хотелось. Уж очень пристальным был химерический его взгляд, полный многих знаний и печалей.
Взгляд исповедника.
К счастью, лезть к Инге с задушевным разговором патер Блэк не спешил. Или вообще не собирался.
Повесив макинтош на крючок, он сел напротив. И углубился в чтение извлеченного из саквояжа письма.
Дорогой друг!
Я очень долго не мог набраться решимости написать тебе. Мне казалось, что?то очень важное надломилось в наш последний день в *******. Я уходил, чтобы нести новое знание миру. Ты оставался с умирающим нагвалем, отказавшись возвращаться со мной. Беседы с «безумным стариком», как я называл его тогда, ты ставил выше нашей дружбы.
В час прощания моими устами говорила оскорбленная гордость. Твоими мудрость. Мне потребовалось десять лет, чтобы это понять. И все же два года это письмо тебе оставалось ненаписанным.
Пока обстоятельства не принудили меня к этому.
— Вам не помешает, если я прилягу немного поспать? — спросила Инга.
— Нет, что вы, — священник с готовностью вскочил. — Я выйду в коридор, и вы сможете заняться туалетом.
— Благодарю вас. Много времени это у меня не отнимет.
Патер Блэк вышел, захватив письмо. Инга подумала: из осторожности следует осмотреть его вещи — вдруг он не тот, за кого себя выдает.