Человек ухмыльнулся и соскочил на палубу, убирая свою дубинку. Ганак рассмеялся и похлопал его по плечу.
— Хорошая работа, Ориндо. Этот фокус всегда срабатывает, а главное без лишней крови.
Матросы спрыгнули вниз, обезоружили оглушенных пленников и привязали их к веслам.
Очнувшись, Хокмун обнаружил, что сидит бок о бок с д'Аверком на деревянной скамье, а Ориндо, парнишка лет шестнадцати, устроившись на верхней палубе, болтает ногами в воздухе и нахально улыбается.
Очнувшись, Хокмун обнаружил, что сидит бок о бок с д'Аверком на деревянной скамье, а Ориндо, парнишка лет шестнадцати, устроившись на верхней палубе, болтает ногами в воздухе и нахально улыбается.
— Очнулись, — сообщил он кому-то позади себя. — Можем идти к Нарлину, — и он подмигнул Хокмуну и д'Аверку. — Приступайте, господа. Будьте настолько любезны, начинайте грести. — Казалось, Ориндо передразнивает чей-то голос. — Вам повезло, — добавил он. — Мы поворачиваем вниз по течению. Ваша первая работа будет легкой.
Хокмун отвесил шутовской поклон.
— Спасибо, юноша, мы ценим твою заботу.
— По доброте душевной я буду время от времени давать вам советы.
Ориндо встал, надел красно-голубую курточку и исчез из поля зрения.
Следующим показался Ганак. Он ткнул Хокмуна в плечо острым багром.
— Гребите хорошо, друзья мои, или я посчитаю ваши ребра этой штучкой.
И Ганак тоже исчез. Остальные гребцы взялись за весла. Хокмуну и д'Аверку волей-неволей пришлось присоединиться к ним.
Они гребли весь день, и их пот смешивался с потом других рабов. В полдень им дали миску отрубей. От тяжелой работы невыносимо болела спина, и они с ужасом думали, каково же это — грести против течения, поскольку остальные рабы с благодарностью бормотали о том, как им легко.
Ночью они бросили весла и легли здесь же, на скамье, даже не притронувшись ко второй миске тошнотворного месива, которое было еще хуже первого.
Хокмун и д'Аверк слишком устали, чтобы разговаривать, но попытались избавиться от пут. Бесполезно — веревки были крепкими, узлы — надежными, а у них почти не осталось сил.
На следующее утро их разбудил голос Ганака:
— Всем начать грести! Пошевеливайтесь, вы, подонки! Я к вам обращаюсь, господа! Гребите, гребите. Добыча на горизонте, если мы ее упустим, вы узнаете на себе ярость Вальона!
Рабы из последних сил налегли на весла, и Хокмуну с д'Аверком пришлось поднажать, чтобы грести в общем ритме, разворачивая неповоротливую шхуну против течения.
Сверху донеслись звуки какой-то возни — матросы поспешно готовили корабль к сражению. Голос Ганака ревел с кормы, направо и налево раздавая команды от имени своего хозяина, лорда Вальона.
Хокмун думал, что умрет от напряжения. Его сердце разрывалось, а мускулы были готовы вот-вот лопнуть. Он мог справиться с тяжелой работой, но здесь основная нагрузка приходилась на те мышцы, которые раньше никогда не подвергались такому напряжению. Пот градом катил с него, волосы прилипали к лицу, он жадно ловил воздух широко открытым ртом.
— Ох, Хокмун… — простонал д'Аверк, едва дыша, — похоже… в этой жизни… мне была уготована… другая роль…
Из-за боли в груди и руках Хокмун ничего не ответил.
Раздался короткий треск, когда их судно врезалось в другое, и Ганак закричал:
— Суши весла!
Все гребцы беспрекословно повиновались и распростерлись без сил на скамьях. Сверху донеслись звуки битвы: звон мечей, хриплые вопли людей убивающих и убиваемых, но для Хокмуна все это было далеким сном. Он чувствовал, что умрет, если будет и дальше «работать» на галере Вальона.
Внезапно над его головой раздался пронзительный крик и на него рухнуло чье-то грузное тело. Человек барахтался, пытался встать, но потом затих и свалился рядом с Хокмуном. Это был матрос со свирепым лицом, все его тело поросло густыми рыжими волосами. Из живота торчал большой абордажный крюк. Матрос судорожно вздохнул, задрожал и, выронив нож, умер.
Некоторое время Хокмун тупо смотрел на оружие, затем мысли его прояснились. Он вытянул ногу и увидел, что может его коснуться. Очень осторожно, то и дело останавливаясь, Хокмун подтягивал к себе нож, пока тот не оказался под скамьей. И с бешено колотящимся сердцем он вновь облокотился на свое весло.
Тем временем битва смолкала, и к действительности Хокмуна вернул запах гари. Он в панике огляделся и наконец сообразил в чем дело.
Он в панике огляделся и наконец сообразил в чем дело.
— Это другое судно горит, — сказал д'Аверк. — Мы на борту пиратской шхуны, Хокмун, пиратской шхуны… — Он вдруг невесело ухмыльнулся. — Что за вредная работа — а у меня такое слабое здоровье…
Хокмун ощутил укол задетого самолюбия: д'Аверк, похоже, лучше приспособился к ситуации, в которой они оказались.
Он глубоко вздохнул и, насколько смог, расправил плечи.
— У меня есть нож… — начал он шепотом. Д'Аверк быстро кивнул
— Знаю. Видел. Ты неплохо соображаешь, Хокмун. И вообще не так уж плох, как мне показалось!
Хокмун сказал:
— Ночь переждем. На рассвете — бежим.
— Договорились, — ответил д'Аверк. — Надо поберечь силы… Мужайся, Хокмун, скоро мы снова станем свободными людьми!