— Алло, — отозвался дядя, — это ты, Рауль?
— Да, но вы забыли о моей просьбе. Повторяю вам, меня зовут Ролан Сорель.
— Да-да, Лоран Морель. Я не забыл, просто подумал, что по телефону это не имеет значения. Мальчик мой, я рад, что могу с тобой поговорить. У меня есть для тебя замечательная новость. Сегодня утром я звонил твоей жене.
— Я знаю. Она мне говорила.
— Она тебе говорила?!
— Я позвонил ей как бы из Бухареста.
— Вот это да, — пробормотал дядя, — потрясающая идея. Я бы до такого ни за что не додумался.
— Идея-то, может, и неплоха, да что толку? Послушайте, дядя, мне нужно задать вам важный вопрос. Подумайте, прежде чем ответить. Так вот, какое впечатление произвело на вас мое новое лицо?
— Великолепное, — не раздумывая, произнес дядя. — Ты выглядишь очень симпатичным малым, но в твоей физиономии есть еще что-то такое, чему мне трудно подобрать название. Впрочем, вот: со своим теперешним лицом и при том, что я знаю тебя как облупленного, ты напоминаешь мне мою машину нынешней весной, когда я поставил на нее шестицилиндровый двигатель. Не знаю, припоминаешь ли ты: шикарная, каких поискать, но хрупкая и легкая. Никому бы и в голову не пришло, что под капотом у нее скрывается такой мощный мотор. Правда, в один прекрасный день все разлетелось на куски. Не помню, рассказывал ли я тебе. На Орлеанском шоссе…
— Да-да, вы рассказывали. Я понял ваше сравнение. Ну а что еще вы можете сказать?
— Да все, пожалуй. Хотя нет. Чуть не забыл. Бесподобная идея. Дорогой мой Рауль, то есть Гонтран, я уверен, сейчас ты разинешь рот. Это осенило меня внезапно, сегодня в шесть утра. Я думал о тебе и пришел к выводу, что самое удивительное в твоей истории — это то, как мгновенно ты изменился. Вот что покажется Рене невероятным. Зато если бы превращение совершилось постепенно, хотя бы за те три-четыре недели, пока ты будешь в Бухаресте, это было бы более приемлемо.
Несколько секунд логика дядюшки Антонена казалась мне достаточно убедительной, но потом я пожал плечами. Чудо нельзя отмерять. Это противоречит его сути. Если бы метаморфоза оказалась не полной, а затронула, к примеру, лишь верхнюю часть лица, она не перестала бы быть чудом, и точно так же безразлично, осуществится она за месяц или за минуту.
— Так что я позвонил Рене, — продолжал дядя, — и постарался подготовить ее к мысли, что из поездки ты вернешься преображенным. Сам понимаешь, что на первый раз я действовал очень осторожно.
— Могу себе представить. А вы не опасаетесь, что Рене удивится вдруг прорезавшемуся у вас дару прорицателя?
— В том-то и дело, что я не пытался ничего предсказать. Я просто внушил ей определенные мысли. — И дядя самодовольно добавил: — Все это прозвучало как бы невзначай.
Я колебался, стоит ли мне отговаривать его от этой затеи. Встревоженный моим молчанием, он спросил:
— Ты доволен?
— Конечно, дядя, конечно.
— А главное, эта идея позволяет тебе отказаться от плана соблазнить Рене. Ты у нас теперь красавчик, так что мог бы в этом преуспеть, а бедной малышке придется нелегко, да и тебе тоже. Так, значит, ты не возражаешь?
Святая простота, ему и в голову не пришло, что, поскольку я теперь сосед Рене, она сто раз увидит меня в лифте за время моей мнимой отлучки. И уж во всяком случае, я не намерен говорить ему, что прямо сейчас отправляюсь в музей в надежде познакомиться там с Рене.
Так, значит, ты не возражаешь?
Святая простота, ему и в голову не пришло, что, поскольку я теперь сосед Рене, она сто раз увидит меня в лифте за время моей мнимой отлучки. И уж во всяком случае, я не намерен говорить ему, что прямо сейчас отправляюсь в музей в надежде познакомиться там с Рене.
VII
Я бродил среди скелетов допотопных чудищ, размышляя о том, что их судьба, так или иначе объяснимая с научной точки зрения, куда менее удивительна, чем моя. Польщенный этим, я благосклонно разглядывал гигантских ящеров, чьи остовы наводили на мысль о корабельной верфи. Держа в руках блокнот, я демонстративно делал в нем пометки, а иногда зарисовки челюсти какого-нибудь бронтозавра или берцовой кости птеродактиля — все разыгрывалось с таким расчетом, чтобы возбудить у моей жены интерес, а если удастся, и завязать с ней разговор. Я еще не решил, за кого себя выдать — за натуралиста или архитектора, который черпает вдохновение в этих грандиозных творениях юной Земли. Профессия архитектора, творческая и в то же время вполне солидная, не могла не понравиться Рене. С другой стороны, я знал, что натуралистов она представляет себе не иначе как с седой шевелюрой и в очках с золотой оправой, и такой натуралист, как я, наверняка вызовет ее любопытство, а это уже кое-что.
Вначале я увидел детей. Они рассматривали огромную, как корабль, грудную клетку мегатерия.
— Потрясно, — говорил Люсьен, когда я подошел к ним. — И подумать только, эдакая махина лопала одну траву. А сколько же тогда молока давали самки!
— Самки? — переспросила Туанетга, поднимая глазки на своего взрослого двенадцатилетнего брата.
— Ну, коровы, чтоб тебе было понятней. Я воспользовался этим замечанием, чтобы вклиниться в разговор.
— Действительно, — сказал я, — коровы этого вида животных отличались высокой продуктивностью. Удалось подсчитать, что они давали в день до полутора тысяч литров молока.