Настала минутная тишина, Ян растерянно улыбался, словно извинялся за сказанное, а потом папаша Клевис, этот мастер наводить мосты между ближними, заговорил о Пассере, который был их общим другом. Восхищение Пассером их прочно объединяло. Клевис восторгался оптимизмом Пас-сера, его упорным жизнелюбием, которое не способны приглушить в нем никакие врачебные предписания. Ведь нынешнее существование Пассера ограничено лишь узкой полосой жизни, жизни без женщин, без пищи, без питья, без движения и без будущего. Недавно Пассер приехал к ним на дачу, когда у них была в гостях актриса Гана.
Яна весьма занимало, что покажет уровень Клевисов, приложенный к актрисе Гане, эгоцентризм которой представлялся ему почти несносным. Но уровень показал, что Ян ошибался. Клевис безоговорочно одобрял ее манеру вести себя по отношению к Пассеру. Все свое внимание она сосредоточила только на нем. С ее стороны это было удивительно человечно. При этом мы же знаем, какую трагедию она переживает сама.
— Какую? — изумленно спросил забывчивый Ян.
Как, Ян не знает? Ее сын убежал из дому и несколько дней не возвращался. У нее был нервный срыв из-за этого! И все-таки в присутствии Пассера, обреченного на смерть, она забыла о себе. Стремясь отвлечь его от тягостных мыслей, она весело объявила: «Я так люблю ходить по грибы! Кто пойдет со мной по грибы?» И Пассер вызвался пойти с Ганой, тогда как другие отказались от предложения, полагая, что Пассер хочет быть наедине с нею.
Стремясь отвлечь его от тягостных мыслей, она весело объявила: «Я так люблю ходить по грибы! Кто пойдет со мной по грибы?» И Пассер вызвался пойти с Ганой, тогда как другие отказались от предложения, полагая, что Пассер хочет быть наедине с нею. Три часа они бродили по лесу, а потом зашли в кабачок выпить красного вина. И это при том, что Пассеру запрещены прогулки и алкоголь. Вернулся он очень измученным, но счастливым. На следующий день его пришлось отвезти в клинику.
— Думаю, положение его достаточно серьезно, — сказал Клевис и добавил, как бы делая Яну замечание: — Ты должен был бы сходить проведать его.
5
Ян говорит себе: в начале эротической жизни мужчины возбуждение бывает без наслаждения, а в конце — наслаждение без возбуждения.
Возбуждение без наслаждения — это Дафнис. Наслаждение без возбуждения — это девушка из прокатного пункта спортивного инвентаря.
Когда год назад он познакомился с ней и пригласил к себе, она произнесла незабываемую фразу: — Если мы займемся любовью, с технической стороны это наверняка будет превосходно, но я не уверена в эмоциональной стороне дела.
Он сказал: что до него, то она может быть совершенно уверена в эмоциональной стороне дела, и она приняла его слова так, как привыкла принимать в своем пункте залог за взятые напрокат лыжи, и о чувствах уже не заикалась. Что же касается технической стороны дела, она изрядно его вымотала.
Это была фанатка оргазма. Оргазм был для нее религией, целью, наивысшим императивом гигиены, символом здоровья и одновременно гордостью, ибо отличал ее от менее удачливых женщин, как, скажем, ее отличала бы яхта или именитый жених.
Однако привести ее в это состояние было делом нелегким. Она кричала ему: «Быстрее, быстрее», а потом снова: «Медленно, медленно», или же «сильнее, сильнее», словно тренер, отдающий команды гребцам на восьмерке. Целиком сосредоточенная на чувственных точках своей кожи, она водила его руку так, чтобы он прикладывал ее в нужное время на нужное место. Он покрывался потом, а перед его глазами мелькали ее нетерпеливый взгляд и лихорадочно извивающееся тело, это подвижное устройство для производства маленького взрыва, который был смыслом и целью всего сущего.
Когда он уходил от нее в последний раз, вспомнился ему Герц, оперный режиссер из маленького города центральной Европы, где Ян провел свою юность. Герц на специальных репетициях заставлял певиц исполнять свою роль, двигаясь по сцене в обнаженном виде. Для проверки правильного положения их тел он принуждал их вставлять карандаш в анальное отверстие. Направление, в каком карандаш смотрел вниз, продлевая линию позвоночника, позволяло педантичному режиссеру контролировать походку, движение, прыжок и осанку тела певицы с научной точностью.
Однажды юная сопрано поссорилась с ним и пожаловалась в дирекцию. Герц, защищаясь, заявил, что он никогда не домогался ни одной певицы, никогда ни одной из них даже не коснулся. Это была сущая правда, но его эксперимент с карандашом показался тем извращеннее, и Герцу пришлось со скандалом покинуть родной город Яна.
Однако его злоключение приобрело известность, благодаря чему Ян еще в юности стал посещать оперу. Он представлял себе, что все певицы с их патетическими жестами, склоненными головами и широко раскрытыми устами голые. Оркестр стонал, певицы хватались за левую сторону груди, а ему сдавалось, что из их голых попок торчат карандаши. У него колотилось сердце. Он был возбужден возбуждением Герца! (До сих пор он не умеет иначе воспринимать оперу и до сих пор посещает ее с ощущениями юноши, который тайком ходит на представления порнотеатра) Он говорит себе: Герц был возвышенным алхимиком порока, нашедшим в карандаше, вставленном в задницу, магическую формулу возбуждения. И ему стыдно перед ним: Герц никогда не позволил бы принудить себя к изнурительным действиям, какие он только что, подчиняясь приказам, совершал на теле девушки из прокатного пункта спортивного инвентаря.
И ему стыдно перед ним: Герц никогда не позволил бы принудить себя к изнурительным действиям, какие он только что, подчиняясь приказам, совершал на теле девушки из прокатного пункта спортивного инвентаря.