Поэты
Студент подождал Вольтера у Клуба литераторов и затем поднялся с ним на второй этаж. Они прошли гардероб, и уже в зале до них донесся веселый галдеж. Вольтер открыл дверь в гостиную, и студент увидел вокруг широкого стола всю поэзию своего отечества.
Я смотрю на них с огромного расстояния в две тысячи километров. Осень 1977 года, моя страна уже девять лет дремлет в сладком и крепком объятии русской империи, Вольтер был изгнан из университета, а мои книги, изъятые из всех публичных библиотек, были заперты в одном из государственных подвалов. Я выждал еще несколько лет, потом сел в машину и покатил как можно дальше на Запад, аж до бретонского города Ренн, где в первый же день нашел квартиру на самом верхнем этаже самой высокой башни. На следующее утро, когда меня разбудило солнце, я понял, что ее большие окна обращены на восток, в сторону Праги.
И вот сейчас я смотрю на поэтов с высоты своего бельведера, но они слишком далеки от меня. По счастью, накатившая слеза, словно линза телескопа, приближает ко мне их лица. И сейчас я отчетливо вижу, что среди них прочно и развалисто сидит великий поэт. Ему наверняка уже за семьдесят, но его лицо все еще красиво, глаза живые и мудрые. Рядом с ним к столу прислонены два костыля.
Я вижу их всех на фоне освещенной Праги, какой она была пятнадцать лет назад, когда их книги еще не были заперты в государственном подвале и они весело и шумно сидели вокруг широкого стола, уставленного бутылками. Любя их всех, я стыжусь наделять их обычными именами, взятыми наугад из телефонной книги. И уж коль мне приходится скрывать их лица под маской вымышленных имен, я хочу им дать эти имена как подарок, как украшение, как знак почитания.
Если студенты называют своего преподавателя Вольтером, то почему бы и мне не назвать великого и любимого поэта Гёте?
Напротив него сидит Лермонтов.
А того с черными мечтательными глазами я хочу назвать Петраркой.
А того с черными мечтательными глазами я хочу назвать Петраркой.
Еще за столом сидят Верлен, Есенин и несколько других поэтов, не стоящих упоминания, а также один человек, который забрел к ним явно по ошибке. Издалека (даже с расстояния в две тысячи километров) отчетливо видно, что поэзия не одарила его своим поцелуем и что он не любит стихов. Его зовут Боккаччо.
Вольтер взял два стула, стоявших у стены, придвинул их к столу, уставленному бутылками, и стал представлять поэтам студента. Поэты приветливо закивали, один Петрарка не обратил на него никакого внимания, ибо в ту минуту спорил с Боккаччо. Закончил он свой спор сентенцией: — Женщина всегда в чем-то превосходит нас. Я мог бы об этом рассказывать целыми неделями.
Гете поощрительно: — Неделями — это чересчур. Уложись хотя бы в десять минут.
Рассказ Петрарки
— На прошлой неделе случилось со мной нечто невообразимое. Моя жена приняла ванну и в своем красном халате с распущенными золотыми волосами была потрясающе хороша. Однако в десять минут десятого раздался звонок в дверь. Я открыл и увидел на площадке девушку, прижавшуюся к стене. Я тотчас узнал ее. Раз в неделю я хожу в женскую школу. Там организовали кружок поэзии, и девушки тайно боготворят меня.
Я спрашиваю ее: «Ответь, пожалуйста, что ты здесь делаешь?» «Я должна вам кое-что сказать!» «Что же ты хочешь сказать мне?» «Я должна вам сказать что-то ужасно важное!» «Послушай, — говорю я, — уже поздно, зайти ко мне сейчас невозможно, спустись вниз и подожди меня у двери в подвал».
Я вернулся в комнату и сказал жене, что кто-то ошибся дверью. А потом, объявив как бы между прочим, что надо еще сходить в подвал за углем, взял два пустых угольных ведра. И конечно, сделал глупость. Целый день меня мучил желчный пузырь, и я полеживал. Мое неожиданное усердие не могло не показаться жене подозрительным.
— Тебя мучит желчный пузырь? — заинтересованно спросил Гёте.
— Уже много лет, — сказал Петрарка.
— Почему же ты не удалишь его?
— Ни за что, — сказал Петрарка.
Гёте понимающе кивнул, а Петрарка спросил: — На чем я остановился?
— Что у тебя больной желчный пузырь, а ты взял два угольных ведра, — подсказал ему Верлен.
— Девушка стояла у двери в подвал, — продолжал Петрарка, — и я пригласил ее войти внутрь. Набирая лопатой уголь в ведро, я тем временем пытался выяснить, что, собственно, привело ее ко мне. А она все повторяла, что должна была увидеть меня. Ничего другого я из нее так и не вытянул.
Вдруг я услышал шаги на лестнице. Я быстро схватил наполненное ведро и выскочил из подвала. Сверху спускалась жена. Я подал ей ведро и говорю: «На, возьми поскорее, а я схожу наберу еще одно!» Жена понесла ведро наверх, а я, вернувшись в подвал, сказал девушке, что оставаться здесь уже не могу, пусть подождет меня на улице. Я наполнил углем второе ведро и поспешил с ним в квартиру.
Там я поцеловал жену, предложил ей пойти лечь и сказал, что хочу перед сном еще принять ванну. Она легла в постель, а я в ванной комнате открыл кран. Вода с шумом застучала по дну ванны. Я снял домашние туфли и в одних носках вышел в переднюю. Башмаки, в которых я ходил в тот день, стояли у двери, ведущей на лестничную площадку. Я оставил их на прежнем месте, как свидетельство того, что из дому я не вышел. Вытащил из шкафа другие башмаки, обулся и выскользнул за дверь.