Мадам Астанавис взяла пульт и направила на стену с белой деревянной панелью. На стене возникло изображение мужчины, висящего в петле в гостиничном номере. У него к тому же были вскрыты вены, и кровь оставила два больших черных пятна на бежевом паласе. Когда труп фотографировали, он, вероятно, покачивался, поэтому лицо было слегка смазано. Публика вокруг Антуана захлопала, послышались восхищенные оценки столь виртуозного комбинированного самоубийства.
— Он сделал это! И, как видите, чтобы было наверняка, чтобы обезопасить себя на случай, если веревка не выдержит, вскрыл вены. Я считаю, это заслуживает дополнительных аплодисментов.
Ученики вновь захлопали, повскакали с мест, начали кричать и свистеть. Антуан остался сидеть, с удивлением наблюдая за столь бурным ликованием по поводу смерти человека.
Антуан остался сидеть, с удивлением наблюдая за столь бурным ликованием по поводу смерти человека.
— У нас сегодня появился новый собрат, — сказала профессорша, указывая на Антуана. — Я попрошу вас представиться.
Все повернулись к Антуану. Робея оттого, что придется говорить перед большим скоплением людей, он встал и сразу увидел доброжелательные взгляды и почувствовал молчаливую поддержку аудитории.
— Меня зовут Антуан, мне… двадцать пять лет.
— Здравствуй, Антуан! — хором приветствовали его собравшиеся.
— Антуан, — спросила профессорша, — ты можешь сказать нам, что тебя сюда привело?
— Моя жизнь катастрофически не удалась, — объяснил Антуан, нервно сжимая и разжимая кулаки. — Но это еще не самое ужасное. Самое ужасное — что я это сознаю…
— И ты решил свести счеты с жизнью, чтобы слиться с покоем небытия, — тихо сказала профессорша, чуть наклонившись вперед.
— В общем, я для жизни, видимо, не гожусь и надеюсь, что смогу состояться в смерти. Наверно, для этого у меня больше данных.
— Я уверена, Антуан, — одобрительно сказала мадам Астанавис, — что из тебя получится поистине великий покойник. Именно для этого я здесь: чтобы научить тебя, чтобы научить вас, как покончить с этой жизнью, которая дает нам так мало и отнимает у нас так много. Моя теория… Моя теория заключается в том, что лучше умереть до того, как жизнь отнимет все. Надо сохранить боеприпасы, порох, силы для смерти, а не приходить к ней совершенно беспомощным и опустошенным, как эти несчастные озлобленные старики. Мне все равно, верующие вы, атеисты, агностики или диабетики — меня это не касается. У меня есть некоторые мысли, ими я готова с вами поделиться, но не собираюсь уговаривать вас умереть или объяснять, что есть смерть и что есть жизнь. Вы сделали выбор, у каждого свои мотивы, свои резоны. Объединяет нас с вами то, что мы не удовлетворены жизнью и хотим с ней покончить, вот и все. Я научу вас эффективным приемам самоубийства, расскажу, как покончить с собой наверняка, красивым, оригинальным способом. В мой курс входят методы, а причины не мое дело. Тут не церковь и не секта. Вы можете в любой момент расплакаться, возмутиться и бросить эти занятия. Имеете полное право. Можете даже влюбиться в соседа по парте и вновь почувствовать вкус к жизни… Почему бы и нет? Вы будете счастливы какое?то время, пусть даже мы снова встретимся здесь через полгода. Если, конечно, я, на свою беду, еще буду жива.
Несколько человек засмеялись. В ней не было ничего от политического трибуна или религиозного проповедника, и говорила она спокойно, с уверенностью учителя литературы, который объясняет ученикам урок. Держа руки в карманах смокинга, она была столь блистательна в своей строгой простоте, что не нуждалась ни в каких дополнительных эффектах, сценических или риторических.
— Самоубийство порицается. Против него выступают государство, церковь, общество и даже сама природа, ибо эта дама не терпит вольностей по отношению к себе, она жаждет держать нас в своей власти до конца, хочет сама принимать за нас решения. Кто решает, когда человек умрет? Мы отказались от своей высшей свободы, передоверив решение болезням, авариям, преступникам. Люди называют это судьбой или волей случая. Ложь! Это не воля случая, а скрытая воля общества, которое травит нас выхлопными газами, морит в войнах и катастрофах… Общество решает, когда нам умереть, ибо от него зависит качество нашей пищи, состояние окружающей среды, условия, в которых мы работаем и существуем. Когда мы рождаемся, нас не спрашивают, хотим мы этого или нет, мы не выбираем язык, страну, эпоху, свои пристрастия и вкусы, не выбираем себе жизнь. Наша свобода только в смерти: быть свободным значит умереть.
Наша свобода только в смерти: быть свободным значит умереть.
Лекторша отпила воды из стакана. Она замерла, опершись обеими руками на пюпитр. Внимательно осмотрев присутствующих, она кивнула им, словно ее связывала с ними задушевная близость.
— Но все это слова. Они вторичны, к этим мыслям приходишь потом и начинаешь видеть благородство, красоту, законность, оправдание, превосходство… не знаю, да мало ли что… иллюзию некоего абсолюта под названием «смерть» или «свобода», между которыми хочется поставить знак равенства. А правда… моя правда — скажем прямо, я говорю о себе — заключается в том, что я больна. Рак устроил себе в моем теле курорт, нашел райский уголок и проводит там каникулы, купаясь в моей крови, как в океане, и загорая под солнцем моего сердца… Он не нуждается в зонтике, тепловые удары ему не страшны. Он использует свой отпуск, чтобы сжить меня со свету. Я страшно мучаюсь… Вы понимаете, о чем я говорю. Чтобы не корчиться от боли, я вынуждена колоться морфием, накачиваться анальгетиками… — Она вынула из внутреннего кармана коробку с лекарством и показала. — За это я расплачиваюсь дорогой ценой — ценой ясности рассудка. Пока что я в здравом уме, но, скорее всего, ненадолго, поэтому предпочитаю уничтожить себя, еще будучи «собой», не дожидаясь, когда меня, лежащую в бессознательном состоянии на больничной койке, отключат от аппаратов врачи. Это совсем крохотная свобода, ничтожная, жалкая. Но раз вы все здесь, значит, у вас тоже рак — не важно, в организме или в душе, опухоль чувств, любовная лейкемия или социально?коммерческие метастазы. И они вас терзают. Именно это определяет наш выбор, а идея высшей свободы приходит потом. Будем честны: если б мы были здоровы, любимы, как мы того заслуживаем, и уважаемы, и занимали достойное место под солнцем, я уверена, зал этот был бы пуст.