— Ты принадлежишь мне!
Люди со смехом оборачивались. Анри тряс Люлю за руку и рычал как зверь, оскалив зубы. На счастье, мимо проезжало свободное такси. Риретта махнула рукой, и такси остановилось. Анри тоже остановился. Люлю хотела идти дальше, но они оба крепко держали ее за руки.
— Вы должны понять, — объясняла Риретта, таща Люлю к шоссе, — что не вернете ее этим насилием.
— Оставьте ее, оставьте мою жену, — кричал Анри и тянул ее к себе. Люлю обмякла, словно мешок с бельем.
— Вы садитесь или нет? — нетерпеливо крикнул водитель.
Отпустив Люлю, Риретта обрушила град ударов по рукам Анри. Но он, казалось, их не чувствовал. Однако отпустил руку Люлю и уставился на Риретту тупым взглядом. Риретта тоже смотрела на него. Она никак не могла собраться с мыслями, ее охватывало чувство необыкновенного отвращения. Несколько секунд они стояли так, глядя друг другу в глаза и тяжело дыша. Затем Риретта пришла в себя, обхватила Люлю за талию и потащила ее к такси.
— Куда ехать? — спросил водитель.
Анри пошел следом, хотел сесть с ними. Но Риретта со всей силой оттолкнула его и быстро захлопнула дверь.
— Прошу вас, поезжайте скорее, — попросила она водителя. — Адрес мы скажем потом.
Такси тронулось, и Риретта, расслабившись, откинулась на заднее сиденье. «Как все было пошло», — подумала она. Она ненавидела Люлю.
— Куда вы хотите поехать, милая Люлю? — нежно спросила она.
Люлю молчала. Риретта обняла ее и ласково говорила:
— Вы должны сказать мне. Хотите, я отвезу вас к Пьеру?
Люлю сделала движение, которое Риретта приняла за согласие.
Она наклонилась вперед:
— Улица де Мессин, одиннадцать.
Когда Риретта опять повернулась к Люлю, та как?то странно на нее смотрела.
— Что?нибудь… — начала было Риретта.
— Я ненавижу вас, — закричала Люлю, — ненавижу Пьера, ненавижу Анри. Что вы ко мне привязались? Вы меня замучили.
Она вдруг замолчала, и лицо ее исказилось.
— Поплачьте, — со спокойным достоинством сказала Риретта, — поплачьте, и вам станет легче.
Люлю, согнувшись пополам, зарыдала. Риретта обвила ее руками и прижала к себе. Время от времени она поглаживала ее волосы. Но в душе она чувствовала лишь холод и презрение. Когда такси остановилось, Люлю уже успокоилась. Она вытерла глаза и напудрилась.
— Извините меня, — ласково попросила она, — это все нервы. Мне было невыносимо видеть его в таком состоянии, к тому же он сделал мне больно.
— Он был похож на орангутанга, — сказала успокоившаяся Риретта.
Люлю улыбнулась.
— Когда я вас снова увижу? — спросила Риретта.
— О, я думаю, что завтра. Вы знаете, Пьер не может взять меня к себе из?за своей матери. Я сейчас в отеле «Театральный». Приходите рано утром, часов в десять, если сможете, потому что затем я должна пойти к маме.
Она была мертвенно?бледной, и Риретта с грустью подумала о том, что Люлю так легко может сломаться.
— Постарайтесь вечером как следует отдохнуть, — попросила она.
— Я страшно устала, — сказала Люлю, — я надеюсь, что Пьер не задержит меня, хотя он никогда не понимает таких вещей.
Оставшись в такси, Риретта поехала к себе домой. На мгновенье она подумала, не пойти ли ей в кино, но настроение было не то. Она бросила шляпку на стул и шагнула к окну. Но кровать влекла ее к себе, такая белая, мягкая и свежая в своей непостижимой таинственности. Броситься в нее и почувствовать ласковое прикосновение подушки к пылающим щекам. «Я сильная, я все сделала для Люлю, а сейчас я совсем одна, и никто мне не поможет». Ей стало себя так жалко, что она ощутила, как рыдания подступают к горлу. «Они уедут в Ниццу, и я их больше не увижу. Я устроила их счастье, но они и не вспомнят обо мне. А я останусь здесь, буду работать по восемь часов в день, продавая фальшивый жемчуг у Бурма». Когда первые слезы скатились по ее щекам, она мягко опустилась на свою кровать. «В Ниццу, в Ниццу, — повторяла она, горько плача, — к солнцу, на Ривьеру…»
III
«Брр!»
Ночь темная?претемная. Кажется, что по комнате ходит кто?то — мужчина в тапочках. Он осторожно ставит одну ногу, затем другую, но пол все равно слегка поскрипывает. Он останавливается, на мгновенье наступает тишина, затем, перебравшись неожиданно в другой конец комнаты, он снова, как маньяк, продолжает бесцельно слоняться по комнате. Люлю было холодно, одеяла слишком легкие. Она громко сказала: «Брр!», и ее напугал звук собственного голоса.
«Брр! Я уверена, что сейчас он смотрит на звездное небо, закуривает сигарету, он на улице, он сказал, что ему нравится сиреневый оттенок парижского неба. Он медленно, не спеша идет домой: он чувствует себя поэтом, — он сам мне сказал, когда добился этого, — и легким, словно только что подоенная корова; он и думать забыл об этом, а я лежу, вся испачканная. И меня не удивляет, что он такой чистый в эту минуту, всю свою грязь он оставил здесь, в ночи, излив ее в полотенце, а простынь в середине постели мокрая, я не могу вытянуть ноги, потому что почувствую эту липкую жидкость, эту гадость, но сам?то он совершенно сухой, я слышала, как он, выйдя от меня, насвистывал что?то под моим окном; он там внизу, сухой и свежий, в красивой одежде, в демисезонном пальто — надо признать, что одеться он умеет, женщине не стыдно показаться с ним на людях, — и вот он там, под моим окном, а я лежу голая, в темноте, мне холодно, и я растираю руками живот, потому что мне кажется, будто я еще вся мокрая.
«Я поднимусь на минутку, — сказал он, — взгляну на твою комнату». Он пробыл у меня два часа, и кровать скрипела, эта паршивая узкая железная кровать. Интересно, как он отыскал этот отель; он рассказывал мне, что когда?то прожил в нем две недели, что мне здесь будет очень хорошо; но здесь какие?то странные номера, я побывала в двух, никогда я не видела таких крохотных комнатушек, забитых мебелью, пуфами и диванчиками, маленькими столиками, от всего этого так и разит любовью, — и не знаю, две ли недели провел он здесь, но, наверняка, был он не один; наверно, он совсем меня не уважает, если запихнул меня сюда. Гарсон отеля сильно улыбался, когда мы стали подниматься, это алжирец, а я ненавижу этих типов, боюсь их; он смотрел на мои ноги, потом вернулся в конторку; он, должно быть, сказал про себя: «Готово дело, сейчас они позабавятся» — и стал представлять себе всякие грязные штучки; говорят, что у себя они вытворяют с женщинами что?то чудовищное; если какая?нибудь попадет к ним в лапы, то на всю жизнь останется калекой; и пока Пьер мучил меня, я думала об этом алжирце, который представлял себе, чем я сейчас занимаюсь, и воображал себе такую мерзость, что хуже и не придумаешь. Нет, в комнате определенно кто?то есть!»
Люлю задержала дыхание, и поскрипывание тут же прекратилось. «У меня болит между ног, все зудит и жжет, мне хочется плакать, и так будет каждую ночь, кроме завтрашней, потому что завтра мы будем в поезде». Люлю прикусила губу и содрогнулась, вспомнив, что она стонала. «Неправда, я не стонала, а лишь слегка задыхалась, ведь он такой тяжелый и, когда лежит на мне, мне трудно дышать. Он сказал мне: «Ты стонешь, ты кончаешь», а мне жутко, когда говорят во время этого, мне хотелось бы, чтобы мы впали в забытье, но он без умолку болтает всякие гадости. Я не стонала, во?первых, а во?вторых, я могу получить удовольствие, это факт, так врач сказал, лишь тогда, когда сама себе его доставляю. Он не хочет этому верить, они никогда не хотят в это верить, все они говорили: «Это потому, что тебя плохо научили в первый раз, я?то научу тебя любить»; я не возражала, я знала, в чем дело: это у меня от природы, но их это лишь раздражает.