И не то, чтобы Госелину ван Мандеру так уж требовались друзья или там родственные души, но иной раз не с кем было даже в карты сыграть.
И вот как-то раз шел себе Госелин из одного графства в другое — и споткнулся о чьи-то непомерно длинные ноги, протянутые поперек дороги. Что за леший! Только что никаких ног тут и в помине не было — и вот нате: как шлагбаум, полосатые и тощие и такие же твердые. Госелин растянулся в пыли, чуть сам себе голову не отрубил, а незнакомец громко расхохотался, подскакивая на месте и стукаясь костлявым задом о камень, на котором сидел.
Так вот и подружились. Звали долговязого Дитер Пфеффернусс — рот до ушей, нос — впору грибы нанизывать и над огнем сушить, волосы белые, и весь он ломается и кривляется, что бы ни делал.
Вместе прошли по всем окрестным графствам, и всюду, куда бы они ни приходили, тотчас начиналась война и требовался ван Мандер; а ван Мандер — вот он, готов служить, и кошель его жадно разинутым хлебалом глотает деньги совершенно без всяких ограничений и различий. А Дитер Пфеффернусс, неизменно находясь рядом, довольствуется тем, что обирает мертвых.
В конце концов Госелину это надоело, и он так и сказал:
— Вечно ты таскаешься за мной, Дитер Пфеффернусс, и воруешь у меня самым беспардонным образом! Ведь это я лишаю жизни всех этих людей! А если уж мне удалось отнять у них самое драгоценное их достояние, то будет только справедливо, если я заберу и все остальное — их кольца, ожерелья, денежки из кошелька, одежду и сапоги, съестные припасы и все, чем они дорожили!
— Это ты ловко рассудил! — согласился Дитер Пфеффернусс.
— Однако, боюсь, все равно ты никогда не сумеешь ограбить мертвеца так ловко, как это делаю я. Ведь я забираю себе не только их деньги и одежду — эдак всякий дурак сможет! — но и то, чего не видно глазом: стихи, музыку, забавные истории из детства, замыслы технических диковин, даже воспоминания о любви. А это, согласись, наивысший класс для мародера, и тебе, при всех твоих умениях, никогда не достичь такого.
Тут ван Мандер, понятное дело, раззавидовался, надулся, целый день ходил хмурый — придумывал, как бы ему приятеля обойти, и в конце концов вечером обыграл того в карты. Дитер Пфеффернусс поглядел-поглядел на четыре туза, которые выложил перед ним ван Мандер, и решил не показывать свои (разумеется, плутовали оба одинаково хорошо; однако Дитер Пфеффернусс умел просчитывать не только карты, но и кое-что еще).
Дитер Пфеффернусс сказал так:
— Клянусь перченым орешком, из которого появился я на свет! Вот не повезло — так не повезло. Хорошо, Госелин ван Мандер, твоя взяла — отныне ты самый лучший в мире мародер. Нет такого сокровища, видимого или невидимого, которым ты не сможешь завладеть после смерти истинного его обладателя. Складывай все награбленное в ларец, — тут в длинных пальцах Дитера Пфеффернусса сам собою появился большой, окованный железом ларец, — и храни под замком, да не на лавке, а в той самой земле, на которой живешь сейчас. Настанет тебе пора перебираться на другое место — тотчас выкапывай ларец и перевози с собою, а там, смотри, опять тотчас же зарывай его — да поглубже.
— А вдруг его украдут? — засомневался Госелин ван Мандер.
Дитер на это только расхохотался, дергаясь всем телом, и помотал головой. Госелин ему сразу поверил и спросил еще о другом:
— А как все богатства в этом ларце не поместятся?
— Поместятся! — сказал Дитер и снова затрясся от смеха.
Острый кончик его носа, прыгая, зачертил в воздухе огненные линии, но Госелин ван Мандер, охваченный алчностью, этого не заметил.
— Ты будешь очень богат, Госелин ван Мандер, неописуемо богат! — выкрикивал Дитер Пфеффернусс. — Только запомни вот что: в тот день, когда ты украдешь сам у себя, твой клад сбежит от тебя, и остаток дней ты проведешь гоняясь за ним.
— Украду сам у себя? — тут и Госелин ван Мандер принялся смеяться, да так сильно, что слезы сами собою потекли из его глаз, и он протер их кулаками, а когда отнял от лица руки, то увидел, что Дитер Пфеффернусс исчез, и только на столе лежат его карты — четыре туза и король. У Госелина пятой картой была дама, чему он ни тогда, ни впоследствии не придал значения.
— И что же, обокрал он сам себя? — спросил Зимородок у брата Сниккена, который рассказывал всю эту историю под дружные кивки двух других троллей.
Брат Сниккен выдул из уголка рта большой зеленый пузырь. Пузырь оторвался от губ тролля, пролетел на середину комнаты и там лопнул, наполнив воздух тучей пушистых бледно-зеленых пылинок. Солнечный луч вошел в самую их гущу, и они запрыгали вокруг него, то и дело ныряя в золотое сияние.
— Обокрал ли ван Мандер самого себя? — важно переспросил брат Сниккен. — Еще как! Злейший враг не смог бы обчистить его ловчее. Все дело было в девушке.
В красивой девушке, которая стояла на стене осажденного замка и смотрела, как среди рваных палаток и осадных орудий расхаживает ладный красавец Госелин ван Мандер — меч в полтора Госелина длиною, штаны — в шесть Госелинов шириною, волосы цвета октябрьской липовой листвы, очень грязные и длинные.
— Еще как! Злейший враг не смог бы обчистить его ловчее. Все дело было в девушке.
В красивой девушке, которая стояла на стене осажденного замка и смотрела, как среди рваных палаток и осадных орудий расхаживает ладный красавец Госелин ван Мандер — меч в полтора Госелина длиною, штаны — в шесть Госелинов шириною, волосы цвета октябрьской липовой листвы, очень грязные и длинные.