— Давай письмо. — Лина взяла лист бума ги, аккуратно сложила его и сунула в кар ман. — Скоро буду, — сказала она, вышла из класса и направилась через вестибюль к задней двери.
Дун стоял у окна и следил за ней. Он отодвинул штору лишь настолько, чтобы видеть Пибб-стрит. Лина бежала, выбрасывая свои длинные ноги, и ее волосы развевались на ветру. Она добежала до конца Стоунгрит-лейн, и тут из-за угла Нэк-стрит вышли двое охранников. Лина бежала прямо на них. У Дуна душа ушла в пятки.
Один из охранников бросился вперед, растопырив руки, а другой заорал так, что Дун даже за несколько улиц услышал его:
— Это она! Держи ее!
Лина среагировала моментально. Она резко отпрянула, повернула назад, снова пролетела по Пибб-стрит, повернула на Скул-стрит и в мгновение ока скрылась. Охранники с криками гнались за ней.
Дун следил за происходящим, побелев от страха. Она бегает гораздо быстрее, чем они, внушал он себе. Она обведет их вокруг пальца — она знает все укромные местечки в городе. Он замер у окна, едва дыша. Только бы они не поймали ее, молился он. Только бы не поймали.
ГЛАВА 16
День песни
Когда Лина увидела стражей и услышала их крик, она даже не успела испугаться. Она сразу побежала так быстро, как никогда еще не бегала, ее сердце бешено колотилось. Охранники гнались за ней и громко кричали, и она поняла, что если рядом окажутся их товарищи, то они тоже побегут за ней. Нужно срочно найти убежище. Она выбежала на Билболио-сквер — может быть, там есть какое-то укрытие, где она может затаиться? И вдруг она отчетливо услышала слова Дуна: «Библиотека. Она почти всегда открыта, даже в праздники». У Лины не было времени думать. Она не стала спрашивать себя, захочет ли старый библиотекарь Эдвард Покет спрятать ее. Да и есть ли вообще в библиотеке где спрятаться? Она просто взбежала по ступеням и рванула на себя дверь.
Но дверь не открылась. Лина бешено вертела ручку, она дергала и толкала дверь, и, только когда на площадь с топотом выбежали стражи, она заметила записку, приколотую к косяку: «В День песни закрыто».
Стражи были совсем близко. Если она побежит, они увидят ее. Лина вжалась в стену, надеясь, что они не заметят ее.
Но они заметили.
— Вот она! — заорал один из стражей.
Она попыталась проскочить у него под рукой, но он успел схватить ее за плечо. Она вырывалась и дралась, но тут подоспел старший страж и схватил ее за другую руку — его пальцы были как железные.
— Прекратить сопротивление! — загремел старший страж.
Лине удалось дотянуться до его жесткой бороды, и она дернула за нее изо всех сил. Старший страж зарычал от боли, однако не выпустил ее. Он рванул ее вперед, почти оторвав от земли, и вместе с другим охранником поволок ее через площадь.
— Мне больно! — кричала Лина. — Пустите! Уберите свои лапы!
— Поговори еще, — прошипел старший страж.
— Разберемся, когда тебя отпускать. Будем держать, пока не приведем куда надо.
— Это еще куда? — спросила Лина с вызовом. Она так разозлилась на свое невезение, что даже забыла о страхе.
— С тобой сейчас будет говорить господин мэр, душечка, — сказал старший страж. — А уж он решит, как с тобой поступить.
— Но я ничего плохого не сделала!
— Распространение порочащих слухов, — отчеканил страж, — опасной клеветы, рассчитанной на провокацию общественных беспорядков!
— Это не клевета! — закричала Лина и снова попыталась вырваться, но страж схватил ее за локоть еще крепче и дал ей такого тычка, что она чуть не упала.
— Поговори еще! — снова цыкнул он, и они потащили ее дальше в угрюмом молчании.
На Хакен-сквер уже собирались люди, несколько рабочих заканчивали подготовку к празднику. Метельщики сновали по площади взад и вперед; в доме на углу Гилли-стрит какой-то человек, высунувшись из окна второго этажа, разворачивал одну из растяжек, которые всегда вывешивали в День песни, — длинную полосу красной ткани. Ткань давно выцвела, но рисунок — волнистые линии, изображающие реку, источник всей жизни города, — был по-прежнему хорошо различим и сразу вызывал в памяти «Песнь реки».
А на том углу площади, где к ней примыкает Броуд-стрит, тоже повесят растяжку — цвета темного золота и с рисунком, напоминающим решетку: «Песнь города». Еще одна растяжка украсит Оттервилл-стрит — черная как смоль и с узкой желтой полосой: «Песнь тьмы».
Стражи протащили Лину по ступеням ратуши, втолкнули в широкие двери и повели через вестибюль. Перед ней открывается дверь приемной, еще один пинок напоследок — и она совершенно недостойным образом вваливается в комнату и налетает на спинку стула.
В прошлый раз она была в этой комнате в иной, гораздо более удачный день своей жизни — в первый рабочий день вестника Мэйфлит. Здесь ничего не изменилось: ветхие красные шторы, кресла с вытертой обивкой, ковер какого-то грязного цвета. Лишь портреты на стенах смотрели на нее еще более сурово, чем в тот раз.
— Садись, — буркнул старший страж и указал на маленький и очень жесткий с виду стул прямо напротив большого кресла.
Лина села. Рядом с креслом стоял маленький стол, который она помнила с прошлого раза, а на столе — фарфоровый чайник, поднос со щербатыми чашками и латунный колокольчик размером с кулак.