— Можем встретиться после работы? Я по дожду тебя у выхода.
Лиззи с готовностью кивнула. В четыре часа Лиззи появилась в дверях складов. Лина кинулась к подруге:
— Слушай, давай зайдем ко мне на минуту. Я хочу кое-что показать тебе.
— Конечно, — ответила Лиззи, и подружки отправились к Лине.
Лиззи тараторила без умолку:
— Ох, у меня так рука болит, просто кош мар. Пишу целый день, не переставая, а нам говорят экономить бумагу и писать самыми махонькими буковками, а теперь у меня жут кая судорога в запястье и в пальцах. А люди! Ох, какие они грубые! Сегодня вообще был ужас. Я говорю одному парню: «Не могу я вам выдать пятнадцать банок кукурузы, вам пола гается только три». А он мне: «Слушай, кон чай мне голову морочить, я только вчера этих банок паршивых целую кучу видел в магазине на Потт-стрит». А я ему: «Ну так, наверное, поэтому у нас их так мало и осталось», а он:
«Не умничай, ты, рыжая!» Кошмар, да? А что я могу сделать-то? Что мне, из воздуха эти банки достать?
Они пересекли Хакен-сквер, обогнули ратушу и пошли по Ровинг-стрит. На улице не горели три фонаря подряд, и вдоль домов легли черные тени.
— Лиззи, послушай. — Лина наконец прервала нескончаемый поток болтовни подружки. — Скажи мне, насчет лампочек — это правда?
— Что насчет лампочек?
— Что их немного осталось. Лиззи пожала плечами:
— Я не знаю. Нас ведь не пускают вниз, в хранилища. Все, что мы видим, — это рапорты, которые представляют доставщики: сколько вилок осталось в хранилище № 1146, сколько дверных ручек в № 3291, сколько пар детской обуви в № 2249…
— И что же написано в рапорте по электрическим лампочкам?
— А я его ни разу не видела, — беззаботно откликнулась Лиззи. — К этому рапорту и еще некоторым, например к витаминному, имеют допуск всего несколько человек.
— Кто?
— Ну, мэр Коул, конечно, и еще Висломордый.
Лина взглянула на подругу вопросительно.
— Да ты его знаешь, старый Фарло Баттен, начальник складов. Он такой придира, Лина, ты бы его просто возненавидела! Он записы вает нам опоздание, даже если мы придем на работу в две минуты девятого, и стоит у нас над душой, когда мы пишем, а это ужасно, потому что у него так воняет изо рта, а потом он тычет пальцем в строчку, которую ты толь ко что написала, и нудит: «Это слово не разо брать, то слово тоже не разобрать, эти цифры неразборчивы». Любимое словечко у него — «неразборчиво».
Когда они наконец добрались до дому, Лина на секунду заглянула в лавку, чтобы поздороваться с бабушкой, а потом подружки поднялись по лестнице в квартиру. Лиззи жаловалась, как это ужасно — стоять на ногах целый день, как у нее болят от этого колени и как жмут башмаки, — и прервала свои жалобы только на секунду — поздороваться с миссис Эвелин Мердо, которая сидела у окна с Поппи на руках.
А потом снова затараторила.
— Лин, а ты где была во время долгого от ключения? — спросила она, но тут же вос кликнула, не дожидаясь ответа: — Я-то дома была, к счастью! А правду говорят, на улице очень страшно было?
Лина коротко кивнула. Она не хотела вспоминать тот день.
— Ненавижу эти отключения, — продолжа ла трещать Лиззи. — А знаешь, что люди го ворят? Что свет будет отключаться все чаще и чаще, пока однажды, — она запнулась, на секунду нахмурилась, но тут же защебета ла еще более беззаботно, чем раньше: — Ну и ладно, со мной, во всяком случае, ничего плохого не случилось. Наоборот, я сразу, как свет обратно включили, решила: дай-ка наряжусь получше и сделаю себе новую при ческу.
Лина устало подумала, что Лиззи похожа на часы, пружину которых слишком сильно завели и которые поэтому слишком быстро идут. Лиззи всегда была такой, но сегодня она выглядела более возбужденной, чем обычно. Ее глаза блуждали, пальцы нервно теребили подол куртки. Она как-то потускнела, а ее знаменитые веснушки казались просто брызгами грязи на бледном лице.
— Лиззи, — сказала Лина, увлекая ее к сто лику в углу комнаты. — Дай я тебе кое-что по кажу…
Но Лиззи не слушала ее.
— Ты такая везучая, что ты вестник, — тара торила она. — Это, наверное, так классно рабо тать вестником! Я бы и сама хотела. И у меня бы так хорошо это получалось! А моя работа такая скучная!
Лина внимательно посмотрела на подружку:
— Неужели тебе в ней совсем ничего не нра вится?
Лиззи вдруг как-то криво ухмыльнулась:
— Нет, кое-что нравится.
— Что же?
— Не могу сказать. Это секрет.
— Вот как, — сухо сказала Лина, подумав про себя: «Ну и не говорила бы тогда вовсе».
— Может быть, я расскажу тебе когда-нибудь, — продолжала Лиззи. — Я пока не знаю.
— Ну и ладно, — бросила Лина. — Моя работа мне, во всяком случае, нравится. Но я хотела поговорить с тобой о другом. Смотри, что я вчера нашла.
Она убрала со стола ящик и подняла лист бумаги, которым был накрыт склеенный документ. Лиззи взглянула на клочки бумаги:
— Это тебе кто-то такое послание передал? А почему оно все рваное?
— Нет, это было у нас в чулане. Поппи добралась до этой бумаги и чуть не съела ее. Поэтому все это в таком виде. Но посмотри на этот почерк. Разве не странно?
— Ага, — сказала Лиззи равнодушно. — А знаешь, у кого очень-очень милый почерк? У Милы Боун, мы вместе работаем. Это надо видеть — у букв «р» и «у» такие миленькие хвостики, а заглавные буквы все с такими стильными петельками. Конечно, Висломордый ненавидит все это, говорит, что это «неразборчиво», и…