— Когда мы были маленькими, мы часто ложились вот так с братом, а мама читала нам книжку. У тебя есть семья?
— Я живу у приемной матери, а с нами два малыша, близнецы.
— А какая она? Твоя приемная мама.
Слова вылетели сами собой — рефлекторно:
— Карен? Сука.
— Правда?
И тут — правда, между делом — я подумала про Карен. Какая там она на самом деле?
— Ну, если подумать, наверное, не сука. Она вроде как хорошо ко мне относилась, хотела помочь. Вот только… не такая мне нужна помощь. Она меня не понимает, не сечет.
В полутьме я увидела, как Бритни согласно кивнула:
— Не мне рассказывай. Мои родаки, кажется, вообще никогда не были молодыми — так и родились ближе к старости.
— Но так-то они ничего?
— Ну, в общем, ничего. Им крепко досталось. Я, пожалуй, слишком многого от них хочу.
— Бритни, ты если что, скажи — и я заткнусь, но… но… если бы ты знала, что твой брат проживет всего несколько лет, ты бы вела себя с ним по-другому?
Она вздохнула, и мне показалось, что я в очередной раз переступила черту, но потом она ответила:
— Мы, собственно, всё знали. Вернее, родители знали — мне-то они сказали уже в самом конце. Только я думаю: знай мы, когда именно он умрет, это вряд ли бы многое изменило. Даже когда он заболел, мы жили как обычно, развлекались, когда ему становилось лучше, путешествовали, ездили отдыхать, все такое. — Она смолкла, но я не стала встревать, чувствовала, что она скажет еще что- то. — А с по-настоящему важными вещами мы и так разобрались: Джим знал, что я его люблю, а я знала, что он любит меня. Не какой-то там глупой любовью, с цветочками и сердечками, а как положено брату с сестрой. Он, правда, иногда меня доводил — до самого того момента, когда… когда…
— Прости, не хочешь — не надо…
— Да нет, я спокойно про это говорю. Смерть — нормальная вещь, не понимаю, почему все так от нее шарахаются. Каждому приходится с ней иметь дело. Почти все люди хоть кого-нибудь да теряли, но почему-то не говорят об этом.
В темноте говорить было проще. Я перестала стесняться, слова выскакивали сами собой. А может, дело было в Бритни: она умела говорить, я умела слушать. Я вдруг почувствовала, что могу сказать ей что угодно.
— У меня мама умерла.
Я вдруг почувствовала, что могу сказать ей что угодно.
— У меня мама умерла. — Слова вылетели как бы непроизвольно. — Мне было семь лет, но я не почувствовала того, что чувствовала ты. Скорее… ну, не знаю… злость, пустоту. Будто она меня бросила. Взяла — и ушла.
— Она болела?
— Нет. Передозировка. Случайно. То есть я почти уверена, что случайно. Вряд ли она хотела умереть, но, с другой стороны, жить ей тоже не особенно хотелось. Для нее главным было раздобыть очередную дозу. Я всегда это знала, хотя никому и не говорила — я для нее не представляла особой важности, всяко не была на первом месте. Она променяла меня на героин.
— Но вряд ли она сознательно выбирала, Джем. Ты сама только что сказала — она была наркоманкой. И это было не в ее власти. Она была больна, как и Джим.
— Все равно я не прощу, что она меня бросила.
— За столько лет могла бы и простить. Постарайся, отбрось злые мысли.
Я попробовала осмыслить ее слова, дать им закрепиться в сознании. Вообще-то, похоже, она просто насмотрелась сериалов. В жизни все совсем не так просто. Непросто двигаться вперед, если движет тобою одно — озлобленность.
Вот только теперь у меня была не одна озлобленность — еще был Жук, и я должна его увидеть, должна его спасти, ведь он дал мне что- то еще.
Тут снизу раздался какой-то шум, резкое бряканье — и мы обе подскочили как ошпаренные.
— Папа вернулся. Схожу посмотрю.
Бритни вылезла из кровати, накинула халат и побежала вниз. Дверь она оставила приоткрытой — я взяла с прикроватного столика будильник, пристроила его в луче света, проникавшего с лестничной площадки, и разобрала время. Пятнадцать минут третьего. Снаружи доносились голоса: тихое бормотание Бритни и глубокий басовитый голос ее папы. Я разобрала лишь несколько его слов, но они заставили меня выпрыгнуть из-под одеяла и приникнуть к двери. Сердце бухало где-то в горле.
— С катушек слетел… мы ввосьмером… ну и силища…
Я приоткрыла дверь пошире, вслушиваясь изо всех сил. Голоса, долетавшие снизу, мешались с голосом Жука, звучавшим у меня в голове: «Я так просто не сдамся, Джем. Я буду драться, Джем. Буду драться».
Что же он натворил?..
— Умер в камере. Расследование…
Господи… Значит, он устроил потасовку, как и собирался. Я же ему говорила — не надо! Говорила — оно того не стоит. Как же это могло произойти? Как получилось, что точка поставлена на три дня раньше срока? Мне хотелось кричать, плевать я теперь хотела, обнаружат меня или нет. Если Жук умер, мне больше ничего не нужно. Тело превратилось в крик, по коже пробегали искры. Нас обманули, лишили последних нескольких часов вместе, возможности попрощаться — и это было непереносимо.
Голоса приблизились и теперь звучали возле самой двери. Я и не заметила, как они поднялись по лестнице.
— Спокойной ночи, малыш. Иди, ложись. А я приму душ.
— Ладно, спокночь, папа.
Бритни вернулась в комнату. В руке у нее была кружка, увидев меня у двери, она ахнула. Я увидела, что глаза у нее расширились и она торопливо прижала указательный палец к губам. Закрыла дверь — я сползла вниз по косяку, по лицу беззвучно катились слезы. Бритни опустилась на пол со мной рядом.