— Не начинай все сначала, — поморщился Корсаков, — я ушел, оставив вам квартиру и все деньги, которые были…
— Думаешь я не знаю, сколько ты своей мазней зарабатываешь? Думаешь я не знаю, что ты все тратишь на водку и баб? Тебе всегда хотелось…
— Хватит, — рявкнул Корсаков, он почувствовал, как в груди закипает ярость.
Нет, нельзя ввязываться в старый спор. Не при Катюшке, во всяком случае, — ты чек получила?
Ирина осеклась, загасила в пепельнице окурок и взяла из пачки новую сигарету.
— Откуда такие деньги? Ты что, банк ограбил? — спросила она.
— Тебе это важно? Картины продал. Все до одной. Не веришь — спроси у Жуковицкого.
— Так он и скажет, Жучила твой.
— Обналичь деньги сегодня же — завтра может быть поздно, открой на свое имя счет и увези Катюшку отсюда на время.
— Надолго?
— Не знаю, — раздраженно сказал Корсаков, — оставь адрес соседке, когда можно будет вернуться — я сообщу. С такими деньгами можешь забыть о работе.
— Спасибо, сама бы не додумалась. К тому же мне надо подлечить нервы.
«Нет, все?таки я правильно поступил, что ушел», — глядя на высокомерно глядевшую на него Ирину, подумал Корсаков.
— Сегодня же уезжайте, — сказал он.
— Уедем, уедем. Кто эти люди?
— Они больше не появятся, — ответил Корсаков, надеясь, что так и будет.
Из большой комнаты доносились стихотворные призывы применять исключительно новые прокладки, которые впитывают ведро жидкости, оставаясь при этом сухими. Корсаков заглянул в комнату. Катюшка лежала на диване на животе, подложив ладошки под голову и увлеченно смотрела рекламу. Захотелось присесть рядом, обнять ее, ощутить, как бьется ее маленькое сердце, почувствовать чистый запах ее волос.
Стараясь не греметь замком, Корсаков открыл входную дверь. Ирина наблюдала за ним из кухни.
— Можешь встречаться с ней раз в неделю, — сказала она, — но только трезвым, понял?
Игорь сжал до боли сжал зубы.
— Спасибо, дорогая. Скажи ей, что папу снова вызвали в командировку.
— Уж найду, что сказать. Но она растет и скоро мне придется сказать ей правду. Правду о том, что ты предпочел шлюх, проституток и всякую пьянь, вроде Лени?Шеста, а мы…
— До встречи на Канарах, дорогая, — сказал Корсаков, закрывая за собой дверь.
Возле лифта его поджидали двое. Он уже начал привыкать, что его сопровождают парами. Корсаков нажал кнопку вызова, взглянул на провожатых. Встретишь таких на улице — ничего плохого не подумаешь. Ну, в черных костюмах парни. Может они с похорон, вон и лица подобающие. Как в начале поминок, когда все еще трезвые, не рассказывают вполголоса анекдоты, не поют, сначала с надрывом, со слезой, а потом уже и с удалью, народные песни. «…в той степи?и глухой, за?амерзал ямщик!!!»
Джипы подогнали к подъезду. Мужчина, говоривший с Корсаковым, вопросительно посмотрел на него.
— Прошу прощения, — буркнул Игорь, — пришлось задержаться. Семейные неурядицы.
Мужчина кивнул и открыл перед Корсаковым заднюю дверцу. Сопровождающие его от лифта мужчины уселись с двух сторон, слегка сжав его плечами. Один из них достал из кармана черный шелковый платок, сложил его в несколько слоев и ловко завязал Корсакову глаза. Машина тронулась, в салоне было тихо. Провожатые молчали, двигатель работал чуть слышно. Игорь потянул носом. Пахло не то микстурой, не то ладаном. Он пошевелился.
— Закурить можно?
— Придется потерпеть, — голос был равнодушный, но чувствовалось, что его обладатель в дискуссии вступать не намерен.
После напряжения последних часов Корсаков почувствовал странную расслабленность — бесполезные метания закончились и впереди было что?то определенное: не было неизвестности, не было страхов… хотя нет, страх остался. Но теперь он принял конкретные формы и образы в виде людей, заставивших Корсакова сдаться.
Шелк на глазах был почти неосязаем и ему показалось, что все это уже происходило: так же везли его, завязав глаза, так же сидели рядом молчаливые спутники.
После напряжения последних часов Корсаков почувствовал странную расслабленность — бесполезные метания закончились и впереди было что?то определенное: не было неизвестности, не было страхов… хотя нет, страх остался. Но теперь он принял конкретные формы и образы в виде людей, заставивших Корсакова сдаться.
Шелк на глазах был почти неосязаем и ему показалось, что все это уже происходило: так же везли его, завязав глаза, так же сидели рядом молчаливые спутники. Только было это очень давно. Так давно, что память сохранила лишь обрывки воспоминаний.
Он смотрел как бы со стороны на разворачивающееся действие, словно наблюдал из ложи за театральной постановкой. Вот его ведут с завязанными глазами по длинным коридорам. На нем белая рубашка с распахнутым воротом, руки связаны за спиной. В небольшой комнате с задрапированными черной материей стенами с глаз снимают повязку. На столе лежит череп, по стенам надписи: «Уходи, если тебя влечет пустое любопытство», «Не будь скрытным — мы прочтем все в глубине твоего сердца», «От тебя могут потребовать больших жертв, даже жизни, готов ли ты на это?». Что за бред: прочтем в сердце, готов ли отдать жизнь? И все же он ощущает, как начинает быстрее бежать кровь, словно вновь слышит свист пуль и звон клинков. Скука мирных дней, бессмысленные пьянки, смотры, парады… может хоть так удастся выбиться из череды тоскливых будней, обрести смысл существования?