Живущий в последний раз

— Последними называют Девятку Верхних, — отчетливо произнесла Лаик.

— Но тогда… Лаик, это Слово не властно над нами! Оно имеет власть лишь над вошедшими в Девятку! Лишь Верхний варк может снова стать человеком…

— Ты прав, Эри. Я знала это, едва заглянув в Книгу. Уже теперь человек в нас слаб и беспомощен. Дойдя до Последних — если нам вообще удастся подобное — мы убьем всякого, кто осмелится предложить нам стать людьми. Сейчас мы не можем воспользоваться Словом Последних.

Но когда мы сможем — мы НЕ ЗАХОТИМ!..

За дверью шуршали крысы, но их было еще слишком мало.

— Тогда, Лаик, мы найдем человека. Человека, которому мы доверим Слово, и он забудет его надолго, может быть, навсегда — но когда он встретится с двумя Верхними, вышедшими на охоту за ним, и у охотников будут знакомые имена — он вспомнит Слово Последних и прочтет его над нами. Если не умрет раньше.

— Никто не пойдет на такое.

— Почти никто. Но никто и не пошел бы на добровольную потерю всего человеческого — чтобы стать человеком! Нет, это не надежда, это тень надежды варка, не отбрасывающего тени. Молись, Лаик, чтобы твои Верхние не заметили этой тени — когда мы придем с повинной.

— Мы придем не каяться, Эри.

— Мы придем не каяться, Эри. Возвращение бледного варка… Ты спросил меня, когда мы вошли сюда — почему заперли книгу? Посмотри на нее…

Я всмотрелся в книгу — и ничего не увидел.

— Нет, Эри, не так. Посмотри изнутри.

…Тьма. Словно все самые древние силы нижнего мира сплелись в бездне шевелящимся клубком живого первобытного мрака; Слова, Знаки, слишком много, слишком жутко для хрупкости бумаги — сгусток непроглядной ожидающей ночи!..

Книга жила, ком мерзейшей мощи природы, спрут тайных знаний, стремящийся вырваться из толщи скал и тройных заклятий; вырваться, выползти через своих владельцев — своих рабов! И вырываясь, она убивала, разрывала знающих, как рождаемый гигант рвет чрево матери.

Я смотрел на Лаик. Мрак клубился, затихал в ней; но не багровый сумрак ночи варков, а живая, клубящаяся тьма проклятой Книги, ждущая своего часа.

— Да, Эри. Я многое прочла — и теперь оно во мне, притаилось, и я не знаю, каких слов не хватает Ему, чтобы освободиться. В отдельности — это слова, Слова и Знаки, но вместе оно живое! — и я беременна им, Эри… Мы вернемся к Верхним, и ради Слов они примут нас, хотя бы мы растоптали все законы всех миров! Мы будем ждать, Эри, и ОНО будет ждать, и кто из нас дождется первым…

— Хорошо, Лаик. Мы пойдем к Верхним, и мы отыщем человека. Мне тоже найдется, что рассказать Сарту. Меня не было девять ночей — но я был! — и не здесь!..

— Я знаю, — просто сказала Лаик.

НЕЧЕТ

…Запертые в комнате прикрыли глаза, и яростный шум заполнил побледневшие коридоры — крики людей, бешеное рычание, писк, лязг мечей, топот ног, чье-то оборвавшееся хрипение…

Они видели — видели глазами, горящими углями волка, прыгающего на грудь человека с мечом; глазами впивавшейся в искаженное лицо летучей мыши с распахнутой кожей крыльев; глазами сотен крыс, лавиной карабкающихся на дверь, грызущих неподатливое дерево — сорвать, смести, уничтожить ненавистный Знак! Не жалким полоскам остановить серый потоп, и Тяжкий Блеск разит волка слабее обычной стали…

Четверо обезумевших воинов, прижавшись спиной к спине, захлебывались в нахлынувшей волчьей стае; по трупам, лежащим на земле, катились десятки, сотни, легионы визжащих крыс, взбегая по доспехам, подбираясь к горлу, разрывая крыло нетопыря вместе с человеческой плотью; и дерево Знака таяло на глазах!

Дверь распахнулась, и женщина приблизилась к задыхающемуся раненому.

— Не бойся, — сказала она с отрешенной улыбкой. — Это не больно, и, говорят, даже приятно…

ЛИСТ СЕДЬМОЙ

Бойтесь безмолвных людей,

Бойтесь старых домов,

Страшитесь мучительной власти

несказанных слов,

Живите, живите, — мне страшно,

живите скорей.

…Однако тут еще ничего особенного, что была она красавица, а главное в том, что полюбила она такого же молодца, и не то удивительно, если б на улице или на танцах в шинке, а под самый Великий пост.

И забыли они оба, что творят грех непрощаемый, службы божьей не слушая, а зная лишь одно, чтоб переглядываться да усмехаться в церкви. Как там у них шло это дело, один бог святой знает, только подходит пятница, и пора исповедаться. Задумалась красавица над своим перемигиваньем; стукнуло ей в голову, что не доброе оно дело в такой-то час, и сама она не знала, признаваться на исповеди или нет. Думала-думала — и надумала не сознаваться, так как батюшка мог и на поклоны поставить, и чего покрепче наложить.

Думала-думала — и надумала не сознаваться, так как батюшка мог и на поклоны поставить, и чего покрепче наложить.

Ну, не призналась — ладно; только перед концом вечерни стало ей так грустно, так тоскливо, как перед смертью; свет не мил, душу из нее тянет. Не смогла службы дослушать, вышла из церкви да пошла на кладбище, что недалеко лежало. Там на могилу материну упала и долго плакала над немым холмом, словно та могила ей могла ответить; после заснула ненароком и видится ей сон, что мать ее вышла из могилы и говорит: «Зачем пришла сюда, дочка? Тяжко мне плач твой слышать; не могу улежать спокойно. А ты думаешь, легко мертвым костям из гроба подниматься? Иди домой, дитя мое, мне и так несладко под сырой землей…»

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32