— И вам пришлось организовать?
— Вы думаете это так просто? — ответила она на вопрос вопросом. — Ведь именно этому ни меня, ни вас не учили. Правда?
— Да, — согласилась я, недоумевая, однако, почему организовать больницу в селе должен сам врач. Мне известно, что больницы открывают различные учреждения, органы здравоохранения, а при чем тут врач, который должен прийти на готовое? В то же время выходит, что именно сельский врач и является главным организатором больничного дела… Непонятно!
Анна Петровна продолжала:
— Эта мысль не давала мне покоя. Вот и стали мы с Ольгой Ивановной частыми посетителями сельсовета, райздрава, а один раз, сытые обещаниями, взяли да и катнули в столичный город Сталинабад, в Министерство здравоохранения. Добились разрешения и назад. Однако здесь трудности и начались… Какая же это малярийная станция — больница, если окна без сеток, а вокруг видимо-невидимо стоячих болот с малярийными личинками комаров. Значит, надо их обезвредить? А для этого где достать парижской зелени или обыкновенной нефти?
Анна Петровна облокотилась на вагонный столик и между ее бровями залегла складка.
— Вот и пошла я на поклон к директору совхоза. Показала ему в цифрах, сколько у нас малярийных больных. Убедила не сразу. Пришлось убеждать через райком партии. Потом дал не только нефти, но и комсомольцев на подмогу. Весь наш персонал нефтевал болота…
— А сетки для окон вам прислали?
— Нет. Мы их нашли в одном соседнем хозяйстве, куда их завезли для оранжереи, да так они и валялись без дела… Долго уламывали председателя колхоза, да так и не уломали, пока он в обмен не получил от нашего сельсовета горбылей для постройки… Только тогда и дал нам сетки, а в придачу овощные лейки, которые мы приспособили для нефтевания. Открыли пункт. Вначале не управлялись, было много больных. Анна Петровна прямо взглянула мне в глаза и сказала: — Но больных становилось все меньше, пока малярию не свели на нет. Нашему опыту приехали поучиться даже научные работники Тропического сталинабадского института. Изучали и проверяли, как мы расправились с малярией.
— А что с тем больным мальчиком?
Анна Петровна вскинула на меня свои серые спокойные глаза.
— Мальчик Али выздоровел. В ту зиму его отец-чабан упал в ущелье и разбился, а единственная родственница — бабка умерла… Ну вот, мы с Ольгой Ивановной и определили его в Суворовскую школу. Теперь учится, постоянно нам пишет… А вот и Ольга Ивановна проснулась, — произнесла рассказчица и ласково взглянула на старушку.
Ольга Ивановна на секунду зажмурила свои темные живые глаза и вдруг улыбнулась. Лицо ее выглядело добрым и немного лукавым. Она поправила выбившиеся пряди седых волос из-под косынки.
— Вишь, сплю без конца, старая, — ворчливо заметила она и бодро, не по летам, поднялась. — Сейчас будем есть дыню! — Ольга Ивановна выкатила из-под сиденья желтую большую дыню.
— Какая огромная! — невольно воскликнула я.
— Это нам в дорогу колхозники наши принесли, — заметила Ольга Ивановна. — Они нынче выращивают такие дыни, что миру на удивление… Нигде таких нет, — говорила она и, разрезав дыню, первый сочный кусок подала мне.
— Кушайте! Жаль, Али полакомиться нельзя, — с сожалением сказала она и смахнула рукой неожиданную слезу.
— Опять за свое?! — словно сердясь, произнесла Анна Петровна.
— Да уж ладно, не буду. Только маловато, родной, у нас погостил и дынь не отведал. Все-таки в Суворовской школе уж очень большие военные строгости. Ну, ладно, не буду. — смолкла Ольга Ивановна и, захватив несколько кусков, пошла угощать попутчиков.
Я поняла, что таджикский мальчик Али, видимо, стал для Анны Петровны вторым сыном.
Поезд прибыл в Москву. Только теперь мои скромные попутчики, врач и фельдшерица, сообщили, что их вызвали в Кремль для получения награды. Я с сожалением рассталась с ними.
Через несколько дней в комиссии по распределению врачей меня спросили:
— Где бы вы хотели работать врачом?
— Хочу в Таджикистан! — ответила я совершенно неожиданно не только для комиссии, но и для себя самой.
Председатель, старый профессор, улыбаясь моей поспешности, сказал:
— В Таджикистане молодому врачу, пожалуй, будет трудновато… Ну, а если бы мы предложили вам поехать на Кавказ, скажем, в места, где в свое время побывали и Пушкин, и Лермонтов? Там сейчас тоже нужны врачи…
Видимо, мой голос и поза были унылы. Председатель комиссии лукаво улыбнулся, тепло пожал мне руку и вручил путевку… в Таджикистан. Я почувствовала облегчение и радость. И теперь спустя много лет я иногда вспоминаю о милых попутчиках моей юности.
Первый урок
13 июля было первым днем моей работы в качестве психиатра.
Я приступила к самостоятельному приему больных в психиатрическом диспансере очень смело. Мне предстояло принять несколько человек. По вполне понятным причинам ни этих, ни других больных не буду называть их настоящими именами.
Двух больных я умудрилась принять очень быстро. И сразу решила, что умею легко и быстро разбираться в людях и болезнях.
Первый мой пациент совсем не считал себя больным, а пришел к врачу, чтобы «излить душу». Он все время благодушно улыбался и заплетающимся языком рассказы: вал о своих тридцатилетней давности успехах в вольтижировке. Врач, который осматривал его до меня, записал в истории болезни: «Органическое слабоумие». Много лет назад, работая жокеем на скачках, этот человек упал с лошади и получил тяжелую травму лобной части. Теперь передо мной сидел слабый хвастливый старичок, нелепо утверждающий свою силу и ловкость. Я долго смотрела на его детски счастливую улыбку…
Другая больная была старой неряшливой женщиной. Всклокоченные космы седых волос спадали на худые, острые, не в меру открытые плечи. Она подмигивала сильно подведенными веками. Смотря на меня черными горящими глазами, больная рассказывала, что «бездельники мужчины» всюду ее преследуют, потому что она красавица, а глаза ее обладают гипнотическим свойством. Больная несла чепуху, а я смотрела на нее и думала: «Разорванная логика… Корригированию — исправлению не поддается… Все совершенно просто и ясно…».
Ее рассказы потешали меня своей дикостью и нелепостью. Я усмехалась… и хорошо, что больная была занята только собой и не замечала этого.
Следующий больной произвел на меня сначала очень хорошее впечатление. На нем была чистая рубашка, тщательно выутюженный костюм, начищенные ботинки. Даже причесан он был как-то особенно гладко — каждый волос на своем месте. Лицо у него было приятное, правильное, взгляд карих глаз мягкий. Он вынул чистый носовой платок, не торопясь разостлал его на стуле и только тогда сел. Никакой суетливости, нервности в его движениях не замечалось. Наоборот, он казался, пожалуй, излишне степенным и медлительным. Достав из кармана объемистую тетрадь, обернутую чистой бумагой, больной положил ее перед собой.
— Вы, наверное, аккуратный человек? — спросила я больного.
— Да, я люблю, чтобы у каждой вещи было свое место. У меня папаша и мамаша тоже были хозяйственные.
В истории болезни стоял диагноз: «Эпилептическое слабоумие», т. е. ослабление функций мозга в связи с эпилепсией.
«Что за нелепость, — подумала я, — наверное, ошибка».