Аня: Слушай, можно задать тебе один вопрос?
Николай: Попробуй.
Аня: А ты не обидишься?
Николай: Смотря… Нет, не обижусь. Насчет жены?
Аня: Да. Почему ты с ней развелся?
Очень хорошо. Антон Павлович, Константин Сергеевич. Владимир Иванович. Главное не закончено и никогда закончено не будет. Вот это мы им и отдадим.
Отложив за спину рукопись, я принялся запихивать и уминать в шкафчик все остальное, и тут в руку мне попалась общая тетрадь в липком коричневом переплете, разбухшая от торчавших из нее посторонних листков.
Вот это мы им и отдадим.
Отложив за спину рукопись, я принялся запихивать и уминать в шкафчик все остальное, и тут в руку мне попалась общая тетрадь в липком коричневом переплете, разбухшая от торчавших из нее посторонних листков. Я даже засмеялся от радости и сказал ей: «Вот где ты, голубушка!», потому что это была тетрадь заветная, драгоценная, потому что это был мой рабочий дневник, который я потерял в прошлом году, когда в последний раз наводил порядок в своих бумагах.
Тетрадь сама открылась в моих руках, и обнаружился в ней мой заветный цанговый карандаш из Чехословакии, карандаш не простой, а счастливый; все сюжеты надлежало записывать только этим карандашом, и никаким иным, хотя, признаться, он был довольно не удобен, потому что корпус у него лопнул в двух местах, и грифель при неосторожном движении проваливался внутрь.
Я уже, оказывается, и забыл совсем, что началась эта тетрадка тридцатого марта, почти ровно одиннадцать лет назад. Я писал тогда повесть «Железная семья» — о современных, мирных, так сказать, танкистах. Писалась она трудно, кровью и сукровицей она писалась, эта повесть. Помнится, я несколько раз выезжал в части по командировкам, правое ухо отморозил, и все равно толку никакого не получилось. Повесть отклонили. Спасибо, хоть аванс не отобрали.
Я листал страницы с однообразными записями:
2.04. сдел. 5 стр. вечером 2 стр. всего 135 стр.
3.04. сдел. 4 стр. вечер. 1 стр. всего 140…
Это у меня верный признак: если никаких записей, кроме статистических, не ведется, значит, работа идет либо очень хорошо, либо на пропасть. Впрочем, 7.04 странная запись: «Писал жалобу в правительствующий Сенат». А 3.05: «ничто так не взрослит, как предательство».
А вот и этот день, когда начал я придумывать современные сказки.
21 мая 72 года. «История про новосела-рабочего. У него работают циклевщик, грузчик, водопроводчик, все кандидаты наук. И все застревают в квартире. Циклевщик защемил палец в паркете, грузчика задвинули шкафом, водопроводчик хлебнул вместо спирта эликсиру и стал невидимым. И еще домовой. И строитель, замурованный в вентиляционной шахте. И приходит Катя».
Это еще не «Современные сказки», до «Современных сказок» было тогда еще далеко. Справиться мне с этим сюжетом так и не удалось, и сейчас я даже не помню: какой новосел? Почему домовой? Что за эликсир?
Или вот еще сюжет того времени.
28.10.72. «Человек (фокусник), которого все принимали за пришельца из космоса». В те поры все вокруг словно словно бы с ума сошли по поводу летающих тарелок. Только об этом и разговоров: братья по разуму, баальбекская веранда, тассильские рисунки. И вот тогда мне придумалось: живет себе человек, ни о чем таком не думает, по профессии фокусник, причем фокусник очень хороший. И замечает он вдруг некоторое беспокоящее к себе внимание. Соседи по лестничной площадке странно с ним заговаривают, участковый заходит, интересуется реквизитом и туманно рассуждает насчет закона сохранения энергии. «Это исчезающее яйцо, — говорит он, — не согласуется у вас, гражданин, с современными представлениями о законах сохранения». Наконец, вызывают его в отдел кадров, а там у кадровика сидит какой-то гражданин, вроде бы даже знакомый, но с одним глазом. И кадровик принимается моего героя расспрашивать, сколько церквей в его родном Забубенске, да кому там памятник стоит на главной площади, да не помнит ли он, сколько на фасаде горсовета окон. А герой, разумеется, ничего этого не помнит, и атмосфера подозрительности все сгущается, и вот уже заводятся вокруг него разговоры о принудительном медосмотре… Чем должна была кончиться вся эта история, я придумать так и не сумел: охладел.
И теперь очень жалко мне, что охладел.
Второго ноября записано: «не работал, страдаю брюхом», а третьего — короткая запись: «вполсвиста».
С теплой грустью листал я свой рабочий дневник страницу за страницей.
«Человек — это душонка, обремененная трупом. Эпиктет».
«Против кого дружите?»
«Ректальная литература».
«Только те науки распространяют свет, кои способствуют выполнению начальственных предписаний. Салтыков-Щедрин».
«Гнал спирт из ногтей алкоголика».
А это опять для современных сказок:
«Кот Элегант. Пес по фамилии Верный, он же Верка. Мальчик-вундеркинд, почитывает «Кубические формы» Ю. Манина, очкарик; когда моет посуду, любит петь Высоцкого. Двенадцать лет в восьмеричной системе исчисления. Цитирует труды Иллича-Свитыча. Кот по утрам, вернувшись со спевки, стирает перчатки. Пса учат за едой не сопеть, не чавкать и пользоваться ножом и вилкой. Он демонстративно уходит из-за стола и шумно, с обидой, грызет кость под крыльцом. Кот Элегант о каком-то госте: «Этот Петровский-Зеликович совершенно похож на бульдога Рамзеса, которому я нынешней весной в кровь изодрал морду за хамское приставание».