Отбрасывая кладоискательскую шелуху, порой насмехаясь над ней, Хмелинин зато очень живо изображал тайну силу как сознательную помощницу рабочих, однако далеко не всех, а только таких, кто не робел перед начальством, не унижался, не жадничал при удаче, честно выполнял свои обязательства перед товарищами по работе.
Большой жизненный опыт, живой ум и несомненный талант художника давали Хмелинину возможность легко и свободно вводить в сказы живые детали из жизни горняков, хорошо видеть и слышать героев своих сказов, в том числе и тайную силу.
Хмелинин говорил, что перенял сказы от своих стариков, и это было верно.
Он, конечно, слыхал еще в детстве все, что говорилось в Полевском заводе о земельном богатстве и его таинственных хранителях. Отбросив из этого материала кладоискательские тайности (приметы и рецепты), он принял на веру все остальное и строго его хранил. Когда, например, старику возражали по поводу старой дороги, доказывали, что такой тут не могло быть, он все-таки отстаивал свое и, оказалось, был прав.
Эта особенность позволяет думать, что и другие исторические детали из периода колонизации завода, из времени Пугачевского движения так же верны. И вообще сказы кажутся историей, рассказанной крепостными горнорабочими, где отразилась не только беспросветно тяжелая жизнь горняка, но его наивная фантастика и его неясная мечта о каких-то иных временах, иных условиях жизни.
Сказы В. А. Хмелинина никем не были записаны, и это вполне понятно. Настояще грамотных в заводе тогда было совсем немного: доктор, учитель мужской школы, две учительницы мужской же школы и две — женской. Вот и все грамотные, кто мог произвести эту запись.
Была, правда, еще группа заводских служащих, но она по состоянию своей культуры не могла оценить сказы по достоинству. Большинство этих служащих были или вовсе малограмотные практики заводского дела, или люди с хорошим почерком и бойким счетом.
Управитель, надзиратель, лесничий были, конечно, чуть пограмотнее, но это уже было начальство, которое свысока смотрело на старичонку- караульного.
Этим важным людям было не понять, что неграмотный старичонка с редкой глубиной прочувствовал и понял жизнь горнозаводского рабочего и, как подлинный художник, сумел передать ее и всю историю округа в образах гораздо ярче и правдивее, чем делали это официальные историки. Да, впрочем, Хмелинин и сам не стал бы рассказывать начальству или рассказал бы так, что записывать нельзя.
Раз мне удалось, притаившись за углом, у заводских магазинов, слышать, как старик рассказывал в присутствии начальства, и я рад, что это больше не повторилось.
Сказ о Хозяйке медной горы превратился в такую грубую похабщину, что мне до слез было обидно и за Степана и за Хозяйку, которые так нравились в этом сказе. Когда сказал об этом старику, он спокойно ответил:
— Так ведь тут надзиратель сидел. Разве при нем можно по-доброму-то сказывать? Не для них, поди-ко, это сложено, не им и слушать.
Подобную же маскировку худыми словами мне приходилось наблюдать у сысертского песенника-импровизатора Н. Н. Медведева. Обычно скромный в быту и воздержанный на язык, он всегда был нарочито грубым в своих песенных импровизациях, посвященных барину, заводскому начальству или попам.
Воспроизведенные по памяти, притом почти через полвека, сказы Хмелинина, конечно, потеряли ценность фольклорного документа. Неизбежно кое-что могло притти и от других сказителей и от производившего запись. И если даже в таком виде сказы были замечены и вызвали широкий интерес, то это лишь говорит о высокой значимости фольклора, связанного со старыми уральскими рудниками. Мне кажется, и теперь не поздно старательно собрать и самым внимательным образом обработать рассказы стариков около таких старых месторождений, как Меднорудянское, Быньговское и особенно Березовское и Мурзинское. Бывшая же Турчаниновская Медная гора настоятельно требует своей полной истории.
П. Бажов неизменно включал очерк У старого рудника во все издания Малахитовой шкатулки, стремясь подчеркнуть в сказах их реально- историческую основу. Первый краткий вариант очерка, озаглавленный У караулки на Думной горе, вошел в качестве предисловия уже в первое издание Малахитовой шкатулки (Свердловское областное издательство, 1939 г.), а затем во второе (Советский писатель, 1942 г.).
В 1940 году П. Бажов развернул это предисловие в большой очерк, широко введя материал, рисующий горнозаводский быт конца прошлого столетия. Этот вариант первоначально был опубликован в альманахе Уральский современник, э 3, 1940 г. Затем, начинав с третьего издания Малахитовой шкатулки (Гослитиздат, 1944), очерк У старого рудника сопровождал все последующие собрания сказов.