— Армине, — произнес капитан-1.
Армине вскочила быстро, как распрямившаяся пружинка.
— Я как все, — сказала она. — Я не могу быть против всех.
— Но ты против? — спросил капитан.
— Нет, я как все.
Она пошла к выходу.
Гражина вскочила следом.
— Ничего, — сказала она, — вы не беспокойтесь. Я сейчас вернусь.
— А ты сама? — спросил капитан-1.
Гражина вскочила следом.
— Ничего, — сказала она, — вы не беспокойтесь. Я сейчас вернусь.
— А ты сама? — спросил капитан-1.
— Я за то, чтобы лететь. Конечно, чтобы лететь, неужели не ясно?
И Гражина выбежала вслед за Армине.
Ни один человек из тридцати четырех членов экипажа не сказал, что хочет вернуться.
«Наверное, — думал Павлыш, — многие хотели бы вернуться. И я хотел бы. Но не хотел бы жить на Земле и через тринадцать лет спохватиться: вот сегодня я ступил бы на ту планету».
— В конце концов, — сказал механик из старой смены, один из последних, — у меня и здесь до черта работы.
20
Павлыш отправился к Гражине.
Теперь он не робел перед ее дверью. Теперь они уже никогда не будут чужими. Какой бы ни была их дальнейшая жизнь — она общая, одна.
— Ну и что там? Чем кончилось? — спросила Гражина.
Перед ней лежала открытая книжка в синем переплете.
— Я веду дневник, — пояснила Гражина, заметив, что Павлыш смотрит на книжку.
— Капитан-1 советовал отложить решение еще на один день.
— Из-за Армине?
— Конечно. И из-за того, чтобы некоторые получили возможность подумать еще. И сказал, что те, у кого сомнения, пускай приходят прямо к нему. Бывает, когда вокруг люди, труднее сказать что думаешь.
— И что?
Павлыш оглядывал маленькую каюту. Здесь Гражина жила уже год.
Ни одной картинки, ни одного украшения. Только маленькая фотография красивой женщины. Наверное, матери. Может, уже собралась и готовилась улететь?
— Я уже собралась, — ответила на его мысль Гражина. — А вообще я большая аккуратистка. Что решили?
— Единогласно. Решили — значит, решили. И послали гравиграмму.
— Которая не дойдет.
— Может, и не дойдет. А может, дойдет. Ведь не это важно.
— «Антей» продолжает полет?
— Да. А как Армине?
— Она ушла к себе.
— Она не хочет лететь?
— Она полетит, как все, — сказала Гражина. — Она понимает, что ее желание не может стать на пути желаний всех нас. И всех тех, кто остался дома. Это и есть демократия.
Павлыш стоял в дверях, Гражина не пригласила его сесть.
— Мне трудно спорить, — произнес Павлыш. — Я не знаю, как спорить. Но, может, ей очень нужно домой?
— Что такое — очень нужно? Больше, чем тебе? Больше, чем мне?
— Каждый понимает это по-своему. И я сомневаюсь, имеем ли мы право, даже если нас больше, навязывать волю другому.
— Глупые и пустые слова! — Гражина буквально взорвалась. — Если все единогласны, прогресса быть не может! Чаще всего в истории человечества меньшинство навязывало свою волю большинству. И еще как навязывало. А непокорных — к стенке! Читал об этом?
— Это не имеет к нам отношения.
Павлыш понял, что у Гражины глаза пантеры. Это не значит, что Павлыш видел много пантер на своем веку и заглядывал к ним в глаза.
Но такие вот светлые холодные зеленые глаза должны быть у пантеры. Наверное, смотреть в них боязно. Но парадокс влюбленности как раз в том, что явления, в обычной жизни вызывающие протест, в объекте любви пленяют. Любовь кончается тогда, когда человек начинает тебя раздражать. Мелочами, деталями, голосом, жестами. А Павлыш подумал: какие красивые глаза у пантер.
— К счастью, не имеет, — согласилась Гражина. — Но к нам имеет отношение принцип демократии. Армине не сказала против.
— Но она подумала?
— Она влюблена. И тот мальчик ждет ее. — Гражина отмахнулась от той, чужой влюбленности. Даже в слове «мальчик» звучало презрение.
— Я думал, что Армине — твоя подруга.
— Она моя подруга. И для нее я сделаю все, что в силах человека. Но я всегда говорю правду. И если бы даже три, четыре человека высказались за то, чтобы вернуться, я бы кричала, дралась, доказывала, что мы должны лететь дальше. Потому что тех, кто думает правильно, — большинство.
— Не знаю, — вздохнул Павлыш.
— Ты никогда не станешь великим человеком. Ты не умеешь принимать решений.
— Я не хочу стать великим человеком.
— Жалко. Ты и сейчас втайне надеешься, что связь восстановится и ты вернешься в срок. Ты перепуган, но тебе стыдно в этом признаться. Я тебе нравлюсь, и ты даже придумал романтическую историю о том, как мы с тобой поженимся и будем вечерами смотреть на звезды во Внешнем саду. А на самом деле ты очень хочешь домой.
— Хорошо, что ты не капитан. Ты бы всегда принимала решения за других.
— Именно для этого и назначают капитанов. Я могу понять положение на «Антее». Здесь сразу два капитана, здесь необычная ситуация, не предусмотренная ни в одном справочнике. Ни одно из решений не грозит немедленной опасностью кораблю и экипажу. И капитаны, обыкновенные люди, растерялись.
— Я этого не почувствовал.
— Я знаю одного мужчину. Он уже третий год не может принять решения — он измучил и меня и другую женщину, а больше всех себя. Это трусость и глупость. Прими он решение сразу — три недели бы кое-кто помучился, а потом бы все вздохнули с облегчением. Люди, не способные принять решение, — преступники. Ты не согласен?