— Ну и ничего страшного, — сказал Павлыш.
— Два-три месяца полетаем вместе.
— А мы рассчитывали, что завтра будем дома.
— Что за спешка?
Легкомыслие иногда нападало на Павлыша, как болезнь. Он потом сам себе удивлялся — почему вдруг серьезные мысли пропадают куда-то?
Армине положила ему на тарелку салат.
— Ты хочешь сказать, что ты рад?
Павлыш понял, что ведет себя глупо. Оснований для радости не было. Он оказался в той, несчастливой смене, которая, возможно, присутствовала при конце полета — громадного, векового порыва человечества, провалившегося в нескольких шагах от цели.
— Проклятый Домбровский, — сказал Павлыш.
— Не знаю, когда ты притворяешься — сейчас или раньше, — вздохнула Армине. — Но в самом деле это трагедия. Я всегда думала, что побываю на звездах. Я думала, что буду еще не старая, когда выйду из кабины на планете другого мира. Представляешь — сколько лет и усилий! И все впустую.
— Не впустую! — сказал Павлыш. — К тому же меня можно понять. Я фаталист.
— То есть?
— Если я бессилен, то не буду биться лбом о стену. Я думаю о том, что в моей власти.
— А что в твоей власти?
— Надо искать утешение. Да, полет прекратится, но ведь мы будем все вместе, все вместе полетим обратно. А потом, когда восстановится связь, может, окажется, что тревога была ложной, и корабль снова полетит к звездам.
— Нет, — сказала Армине.
— Почему?
— Мы уже посчитали, что торможение, разворот и переход на обратный курс съест все ресурсы корабля. Ведь «Антей» рассчитан на один полет. Через какое-то время придется его остановить.
Павлыш кивнул и принялся за чай.
Не мог же он признаться Армине, черные брови которой трагически сломались над переносицей, что не ощущает трагедии. Главное, что Гражина остается на «Антее». Два месяца, три месяца… там видно будет.
— Что-нибудь придумаем, — сказал Павлыш к удивлению Армине. — Жаль только, Макис не прилетел. Мы с ним с первого курса дружим.
13
На следующий день жизнь корабля текла обычно, как освящено традициями.
Помощник капитана-2 вызвал к себе Павлыша, Джонсона, еще одного стажера-биоэлектроника.
Павлыш знал, зачем.
Помощник, человек молчаливый, даже мрачный, провел их в каптерку. Выдал по пульверизатору с клеем. Губки. Баллоны. Щупы.
Роботов на корабле было мало, и каждая смена начиналась с косметического ремонта. Пластиковые покрытия кое-где состарились. Их надо было подклеивать, чистить, если нужно, заменять. Можно рассчитать на сто лет пути корпус корабля, двигатели, переборки, но всех мелочей не предусмотришь. Старела посуда, мебель, ткани… К тому же на корабле была пыль.
Павлышу достался спортивный зал.
Когда он уходил, помощник капитана сказал:
— Береги клей. И пену.
— Почему?
— А вы мне можете сказать, когда будет следующая доставка? — Как положено хозяйственнику, помощник капитана был перестраховщиком. Но в его словах отражалось то чувство неизвестности, что постепенно овладевало экипажем корабля.
В спортивном зале на матах боролись два механика, а Армине старалась сделать сальто назад на бревне.
В спортивном зале на матах боролись два механика, а Армине старалась сделать сальто назад на бревне. Каждый раз она не удерживалась и соскальзывала на мат. Павлыш медленно пошел вдоль стены, глядя, не отстал ли где пластик. На корабле существует главное правило — если можешь не мешать человеку, не мешай. Когда ты собираешься провести год в железной банке с тридцатью другими людьми, деликатность — лучшее оружие против конфликтов.
Стена справа от входа — особая стена. Здесь расписываются все, кто побывал на борту «Антея». Кто-то очень давно рассчитал, сколько места потребуется для всех, и потому подписи первых лет находились высоко, под потолком. Но тот, кто это считал, не учел, что на корабле с каждым разом будет все меньше людей. Так что последние подписи оказались на высоте груди. До пола ковер подписей так никогда и не дотянется.
Павлыш остановился у стены подписей.
Без стремянки не разберешь имен самых первых космонавтов.
Зато подпись Гражины Тышкевич прямо перед глазами.
Армине Налбандян рядом.
— Ты сегодня ремонтник? — спросила Армине.
— А когда расписываться? — ответил вопросом Павлыш. — В начале или в конце смены?
— Ты имеешь право расписаться уже сейчас, — сказала Армине. — Но обычно перед отлетом.
— Я подожду, — решил Павлыш. — Но я хочу, чтобы мое имя стояло рядом с именем Гражины.
— Ты сентиментальный студент.
— А ты?
— Мое сердце далеко отсюда, — призналась Армине. Она помолчала, глядя себе под ноги, потом добавила: — Так я и не научилась делать сальто.
— Вся жизнь впереди, — успокоил Павлыш. — К тому же, пока будем разворачиваться, потренируешься.
— Я чувствую, что не переживу, — сказала Армине. — Я уже мысленно на Земле. Как будто все, что здесь, мне только снится. Такой вот неприятный сон.
— И я — кошмарное чудовище.
— Ты неплохой парень, — сказала Армине. — Иначе бы я с тобой не разговаривала.
— Гражина тоже так думает?
— Я никогда не знаю, что же на самом деле думает Гражина. Она очень боится, что ее сочтут слабой.
— А ты?
— Я боюсь растолстеть. Кому я буду нужна такая толстая? — Полные губы улыбнулись, а карие глаза были печальными.