— Меня все это касается больше, чем вас. — Павлышом овладело упрямство.
— Любопытно, почему же больше?
— Вы уже все прожили, — сказал Павлыш. — А я только начинаю.
— Вы что же, думаете, что мне надоела жизнь?
— Нет, не надоела, но вы многое уже видели. Вам будет что вспоминать. А мне мало что можно вспомнить.
— Аргумент неожиданный, — сказал Станцо, — но очень весомый.
— Значит, вы за то, чтобы повернуть обратно? — спросил Варгези.
— Не надейтесь, я вам не союзник, — отрезал Павлыш. — Если все решат, я согласен лететь дальше.
— Почему, юнга?
— Потому что не верю в то, что подвигов не бывает.
— Значит, вам хочется славы? Хоть через тринадцать лет, но славы? И вы не уверены, что вам удастся ее нажить без помощи аварии, которая приключилась с нами?
— Я не думал о подвиге, — сказал Павлыш убежденно. — Но мне будет стыдно. Мы вернемся, и нас спросят: как же вы испугались? И все будут говорить: «На вашем месте мы бы полетели дальше».
— Такая опасность есть, — произнес Джонсон.
Мы вернемся, и нас спросят: как же вы испугались? И все будут говорить: «На вашем месте мы бы полетели дальше».
— Такая опасность есть, — произнес Джонсон. — В воображении каждый полетит дальше.
— В воображении очень легко идти на жертвы! — почти закричал Варгези. — В воображении я могу отрубить себе обе руки. Им, которые так будут говорить, ничего не грозит. Они не запаковывают себя на четверть века в ржавой банке, которую закинули в небо.
— Жалко, — сказал Станцо.
— Что жалко?
Станцо говорил очень тихо, будто не был уверен, стоит ли делиться своими мыслями с окружающими.
— Жалко, что мы не долетим.
И в слове «мы» умещалось очень много людей. Как будто Станцо вдруг представил себе всю Землю, которая не долетит до цели.
— Жалко было бы в случае, — опять закричал Варгези, — если бы мы знали, что от нашего полета зависит судьба, жизнь, благо Земли! Но поймите же — ни один человек не заметит, долетели мы или нет. А вот если мы не вернемся, нашим близким будет плохо. Только в фантастических романах и бравых песнях космонавты навечно покидают родной дом. Ради Прогресса с громадной буквы.
Павлыш не заметил, как вошел капитан-1. Может, он стоял давно, его никто не видел.
— Простите, — сказал он. — Можно, я не соглашусь?
— Разумеется, — проговорил Варгези воинственно. — Мне будет интересно узнать, в чем моя ошибка.
— Не ошибка. Перекос. Вы сказали, что никого не трогает, долетим мы или нет.
— Конечно, «Антей» — давно лишь символ.
— Вы говорите, что этот полет не отразится на судьбе Земли.
— А вы можете возразить и на это?
— Если суммировать ту энергию и труд, которые вкладывались сто лет в этот корабль, то станет понятным, что это делалось за счет отказа от прогресса на других направлениях. Можно предположить, что некоторые люди, отдавшие свои силы кораблю и полету, смогли бы немало сделать в иных областях знаний. Можно предположить, что за счет энергии, которая пошла на полет и телепортацию, можно было бы создать на Луне искусственную атмосферу и превратить ее в сад.
— Преувеличение, — сказал Станцо.
— Может, и преувеличение. Но «Антей» оказался прожорливым младенцем.
— С другой стороны, — добавил Джонсон, — само строительство корабля, опыт его полета — немаловажны.
— Правильно. Но делалось все ради конечной цели. Солнечная система тесна для человечества. В наших руках судьба шага в иное измерение человеческой цивилизации.
— Планета может оказаться пустой.
— Кабина на ней станет окном в центр Галактики. Горные вершины пусты. Но они вершины.
— Аналогия с альпинизмом здесь поверхностна, — сказал Варгези.
«Сейчас я его задушу, — подумал Павлыш. — Задушу, и на корабле сразу станет легче дышать».
— Люди стремятся на Эверест, — сказал капитан-1, — хоть там холодно и не дают пива. Люди идут к Северному полюсу. А там ничего, кроме льда. Да и вас, Варгези, никто не тянул в космос. Сколько раз вы проходили медкомиссию, прежде чем вас выпустили?
— Вот это лишнее, — ответил Варгези.
— Ведь я ее в конце концов прошел.
17
Если бы кто-то попытался поговорить с участниками рейса о том, что они передумали и пережили за те два дня, когда принималось решение, оказалось бы, что почти все ощущали подавленность, глубокую грусть по тем, кто остался дома. Но, за немногими исключениями, тридцать четыре человека, что были тогда на борту «Антея», не терзались перед неразрешимой дилеммой.
Возможно, это объяснялось тем, что большинство членов экипажа были профессиональными космонавтами. Механики гравитации, навигаторы, даже биологи и кабинщики не впервые выходили в космос. В сущности, разница между полетом корабля среди звезд и в пределах Солнечной системы не так уж велика. Тот же распорядок жизни, те же месяцы отрезанности от мира, которые становятся нормой существования. Спутники капитана Кука, уходя на три года в море, считали эту эпопею обычной работой.
Разумеется, двадцать шесть лет и год-два — это большая разница.
К тому же поворот событий был неожиданным.
Профессионализм предусматривает чувство долга. Они летели к звезде, и обстоятельства сложились так, что ради завершения полета им приходилось идти на жертвы. Торможение и разворот корабля лишали смысла столетний полет. «Антей» станет путешественником, повернувшим обратно в нескольких днях пути от полюса или от вершины, потому что путь слишком труден. Не невозможен, а труден. И в этом была принципиальная разница.