Заморанец отшатнулся, скрипнув зубами; рука его метнулась к кинжалу. Однако, покосившись на троицу подручных, что с показным усердием трудились над жарким, он решил, что время сводить счеты еще не пришло. Злобно пнув курицу ногой, Рябая Рожа пробасил:
— Гляди, киммериец, встретимся! Встретимся! И запомни: ты — один, а нас — двадцать! И нет у тебя помощников, кроме рыжего петуха!
— Вот мой помощник! — Конан хлопнул ладонью по мечу, сгреб со стола кошелек, потом наморщил лоб, припоминая слова Хирталамоса, и свирепо оскалившись, прорычал: — Двадцать шакалов и вонючая гиена не заменят льва! Так что береги шкуру, ублюдок!
С тем он и вышел из таверны, позванивая кошельком, где на разные голоса весело пели золотые монеты купца Хирталамоса.
* * *
На следующее утро почтенный Хирталамос отбыл с попутным караваном, в сопровождении своих приказчиков, слуг и дюжих охранников-бритунцев. Видно, товар, который он собирался привезти из Аренджура, был еще подороже драгоценного офирского петуха, ибо с купцом отправились не только все его стражи, но еще и три десятка туранских всадников, нанятых в конвой. Конана это удивило: казалось бы, что может сравниться ценой с Милостями Митры, обещавшего крепость тела, удачливость в делах и любовь женщин! Ну, решил он, у Хирталамоса свои дела и расчеты; скажем, желает он успеть и там, и тут, не упустив ни петуха, ни аренджурские товары.
По городу тем временем уже гуляли слухи о вчерашней сделке — потому ли, что утаить в Шадизаре что-то всегда оказывалось задачей непростой, или, быть может, сам Хирталамос эти слухи и распустил, для устрашения соперников и конкурентов. Так или иначе, но все торговцы и купцы, все солдаты местного гарнизона, все благородные нобили и прилежные ремесленники, все разносчики с базара, вся шадизарская шваль, от бандитов до убийц до последнего нищего — словом, все, абсолютно, все знали, что петуха почтенного Хирталамоса охраняет Конан из Киммерии, а петуха достойного Пирия Флама стерегут сагаровы головорезы. И не только стерегут, но еще собираются свести счеты с грозным киммерийцем — не позже, как этой ночью.
Вот почему, когда Конан с вечерней зарей отправился в дом Хирталамоса, его провожали любопытные взгляды и явственно различимый шепоток. Шадизарцы гадали, судили и рядили, чем кончится грядущая ночь: победой купца Хирталамоса или торжеством благородного Пирия Флама. Дела могли повернуться и так, и этак, ибо всем и каждому было известно, что киммериец силен и свиреп, как барс, а люди Сагара многочисленны и хитры. Во всяком случае, как полагало большинство жителей славного Шадизара, дело без крови не обойдется.
Конан тоже так считал, а потому запасся кроме меча несколькими метательными ножами и остро заточенным крюком на веревке — страшным оружием в умелых руках. Когда один из остававшихся в доме прислужников Хирталамоса провел его к птичнику, киммериец первым делом подготовил к бою весь свой арсенал: разложил клинки на чугунной печке, оставив пару за поясом, крюк повесил у калитки, обнаженный меч пристроил на топчане, заваленном кошмами. Как объяснил старый слуга, петухи из Офира предпочитали тепло, и если ночь была холодной, полагалось растопить печку. У толстых шерстяных кошм назначение оказалось иным; их держали не ради тепла, а чтоб пеленать и переносить петухов. Без такой предосторожности можно было лишиться глаза — рыжие офирцы свирепостью и силой не уступали разъяренному лесному коту.
Закончив с подготовкой, Конан отодвинул топчан в темноту, поближе к клетке Фиглатпаласара, подальше от факела, чадившего при входе, и уселся.
У толстых шерстяных кошм назначение оказалось иным; их держали не ради тепла, а чтоб пеленать и переносить петухов. Без такой предосторожности можно было лишиться глаза — рыжие офирцы свирепостью и силой не уступали разъяренному лесному коту.
Закончив с подготовкой, Конан отодвинул топчан в темноту, поближе к клетке Фиглатпаласара, подальше от факела, чадившего при входе, и уселся. Меж ног у него стоял объемистый кувшин с аргосским; слева в корзинках-гнездах дремали куры, справа, на насестах, застыли смутными тенями петухи, сзади посверкивал яростным глазом Великолепный — комок перьев с хвостом, изогнутым наподобие ятагана. Сквозь распахнутые ворота киммериец видел сад, озаренный луной, и террасу, на которой они пировали вчера с Хирталамосом; около женских покоев в высоком серебряном шандале горели три свечи. Все было тихо; ни шороха, ни скрипа песка под ногами, лишь изредка какой-нибудь петух сипло вскрикивал во сне.
Конан сидел в полной неподвижности, пока серебристый диск луны не поднялся над вершиной ближайшего кипариса. Тогда, нашарив у колена кувшин, он сделал пару-другую глотков, а потом пнул ногой решетку, за которой темнел силуэт Великолепного.
— Хочешь выпить, приятель?
Петух завозился и что-то негромко забормотал. Решив, что это знак согласия, киммериец плеснул ароматный напиток в ладонь и просунул ее сквозь прутья загородки. В следующий миг железный клюв впился ему в палец, и Конан с проклятьем одернул руку; в ладони его вино перемешалось с кровью.