— Выпустили восьмерых! Не вышло!… — передразнил Рябая Рожа.
— Если вы, недоумки, побоялись там остаться, надо было выпустить пятьдесят! По одному на каждого петуха!
— Где ж их возьмешь-то, пятьдесят? — хрипло возразил Кривой.
— Так ведь теперь взяли! — Сагар пихнул ногой объемистый мешок, валявшийся на полу у топчана. В мешке что-то зашевелилось, зафырчало.
— Ну, не полсотни же, — Кривой почесал в затылке. — Всего два десятка и еще три… Все окрестные усадьбы обегали, чтоб мне больше вина не пить!
Ого! — подумал Конан. Вчера было восемь хорьков, а сегодня, значит, будет втрое больше! Вовремя он сюда заявился…
Чуть повернув голову, киммериец взглянул на небеса. Вечерняя заря отгорела, но месяц висел еще низко, только собираясь пуститься в свою дорогу среди сверкающих звезд; вся ночь была впереди — третья ночь, последняя перед праздником рахавата. Еще вчера Конан решил использовать ее с толком: не оборонятся, но атаковать. Вернее, поразведать, что замышляет коварный Сагар, а затем действовать по обстоятельствам.
В сумерках он залез на высокую стену усадьбы Пирия Флама, забрался без веревки и крюка, заполз как ящерица-геккон, цепляясь пальцами за камни, используя каждую трещину и щель. Плоская кровля птичника вплотную примыкала к стене, и Конан скользнул на нее, словно призрак, невидимый среди вечерних теней. Петухи — сторожкое и чуткое племя, но киммериец их не обеспокоил; под его ногами не скрипнула ни одна доска, ни единая черепица.
Петухи — сторожкое и чуткое племя, но киммериец их не обеспокоил; под его ногами не скрипнула ни одна доска, ни единая черепица. Пригибаясь, он двинулся по крыше вдоль наружной стены, заглянув в несколько отверстий-продухов и залег у центрального, рядом с печной трубой. Отсюда он слышал и видел все — и Сагара с его подручными, кои сидели внутри, и стражников Пирия Флама, дежуривших снаружи, у дворцовых ворот.
О Фламе сейчас и шла речь внизу.
— Хозяин недоволен, — пробасил Сагар. — Плачу, говорит, деньги, отсыпаю звонкую монету, а толку с вас что с вшивых псов! Пьете, жрете — и все!
— Какой он нам хозяин, — прохрипел Кривой. — Мы — люди вольные…
— Кто платит, тот и хозяин! — оборвал сподвижника Сагар. — А Флам, протухшая задница, не скупится!
Сколько ж он им обещал? — мелькнуло у Конана в голове. Немалые деньги, судя по всему! Впрочем, сколько не дашь за божеские милости, все мало! В который раз ему припомнились речи Хирталамоса: мол, кто пообедает петухом-победителем, тот станет крепок, удачлив в делах и любим женщинами.
Рябая Рожа тем временем продолжал:
— Сегодня — последняя ночь, и, клянусь Белом, все должно пройти как по маслу! Отправимся, когда месяц будет в зените… Ты, Безухий, и т, Кривой, поведете людей. Заберетесь на стены с двух сторон и поразвлекайтесь с киммерийцем… хорошо поразвлекайтесь, чтоб он, козел прыткий, по всему саду бегал!
— А ты? — спросил Безухий. — Ты чего делать будешь?
— Я-то? Я запущу хорьков да пригляжу, чтоб ни единый петушок после них не кукарекал!
— Вот что, — сказал Безухий после недолгого раздумья, — лучше вы с Кривым развлекайте киммерийского козла, а я займусь хорьками.
Безухий потянулся к шевелящемуся мешку, но Сагар сильно стукнул его по руке.
— Слушай сюда и пасть не разевай! Забыл, кто тут главный? Для вас, крысиная моча, мое слово — слово Бела! А не хватит слова… — Рябая Рожа выдержал паузу, коснувшись ладонью клинка. — Будет, как я сказал! Вы поведете людей, я потащу хорьков! И вот что еще…
Он протянул свои длинные тощие руки и, обхватив затылки Кривого и Безухого, пригнув их поближе к себе; потом начал что-то вполголоса шептать. Что именно, Конан не разобрал, да и не очень интересовался, пребывая в полной уверенности, что ни один из трех бандитов из фламова курятника не выйдет. Момент для атаки был вполне подходящий: сейчас он видел прямо под собой три грязные шеи, три растрепанные макушки да две пары ушей.
Киммериец зацепил крюк о закраину продуха, сжал покрепче веревку и стремительно скользнул вниз. Попал он как раз туда, куда нацелился: уселся на плечи Сагару, стиснув ему шею коленями. Затем опустились два огромных кулака, и Безухий с Кривым в полном молчании стали валиться на землю. Конан аккуратно придержал их — так, чтобы никого не потревожить шумом упавшего тела. Рябая Рожа под ним сложился вдвое, но тоже не издавал ни звука — гранитные колени Конана не позволяли ему вздохнуть, не то что пикнуть.
Прошло некоторое время — вполне достаточное, чтоб осушить чашу с вином. Киммериец выпустил свою жертву, поднялся на ноги, бросил презрительный взгляд на лицо Сагара и усмехнулся.
— Был ты рябой рожей, а стал багровой, — буркнул он, осматривая внутренность птичника.
Тишина, покой, полумрак… Вроде бы молниеносная расправа с тремя бандитами никого не встревожила. Куры и петухи дремали, стража по-прежнему торчала у ворот, в дворцовых окнах не виднелось ни единой искорки света. Довольно кивнув, Конан вынул из кольца при двери факел и направился к задней стене, к клеткам.
Довольно кивнув, Конан вынул из кольца при двери факел и направился к задней стене, к клеткам.
Тут ему пришлось столкнуться с неожиданностью: избранных петухов было целых пять. Обеспокоенные светом, они сонно вертели головами, развевали клювы, топорщили перья и алые гребни. Эти гребни и привлекли внимание Конана: у четырех петухов они были мясистыми, сочными, налитыми кровью, тогда как у пятого от роскошного гребешка остался жалкий огрызок. Этот пятый был заметно покрупнее остальных, с очень острыми шпорами и клювом, какого не постеснялся бы им коршун; голенастые ноги его показались Конану на два пальца длинней, грудь — шире, а сверкание глаз — яростней, чем у прочих.