Пристыженный, поджал он хвост, трусливо проговорил гав, гав! и уполз вниз, в свою пещеру. —
Так рассказывал Заратустра. Но ученики его едва слушали его: так велико было их желание рассказать ему о людях с корабля, о кроликах и о летающем человеке.
«Что мне думать об этом! — сказал Заратустра. — Разве я призрак?
Но вероятно, это была моя тень. Вы, должно быть, кое-что уже слышали о страннике и те-ни его?
Несомненно одно: нужно, чтобы я держал ее крепче, — иначе она еще испортит мою славу».
И снова Заратустра качал головой и дивился. «Что мне думать об этом!» — повторял он.
«Почему же кричал призрак: «пора! Давно пора!»
Почему же — давно пора?»
Так говорил Заратустра.
Прорицатель
«- и я видел, наступило великое уныние среди людей. Лучшие устали от своих дел.
Объявилось учение, и рядом с ним семенила вера в него: «Все пусто, все равно, все уже было!»
И эхо вторило со всех холмов: «Все пусто, все равно, все уже было!»
Правда, собрали мы жатву; но почему же сгнили и почернели наши плоды? Что упало со злого месяца в последнюю ночь?
Напрасен был всякий труд, в отраву обратилось наше вино, дурной глаз спалил наши поля и наши сердца.
Все мы иссохли; и если бы огонь упал на нас, мы бы рассыпались, как пепел, — но даже огонь утомили мы.
Все источники иссякли, и даже море отступило назад. Земля хочет треснуть, но бездна не хочет поглотить!
«Ах, есть ли еще море, где бы можно было утонуть»: так раздается наша жалоба — над плоскими болотами.
Поистине, мы уже слишком устали, чтобы умереть; и мы еще бодрствуем и продолжаем жить — в склепах!»
Так говорящим слышал Заратустра одного прорицателя; и его предсказания проникли в сердце его и изменили его. Печальный и усталый бродил он; и он стал похож на тех, о ком гово-рил прорицатель.
Поистине, — сказал он своим ученикам, — еще немного, и наступят эти долгие сумерки. Ах, как спасу я от них мой свет!
Чтобы не потух он среди этой печали! Для дальних миров он должен быть светом и для са-мых далеких ночей!
Так опечаленный в сердце ходил Заратустра; и три дня не принимал он ни пищи, ни питья, не имел покоя и потерял речь. Наконец случилось, что впал он в глубокий сон. Ученики же его сидели вокруг него, бодрствуя долгими ночами, и с беспокойством ждали, не проснется ли он, не заговорит ли опять и не выздоровеет ли от своей печали.
Вот речь, которую сказал Заратустра, когда проснулся; голос его доходил до учеников как бы издалека:
«Послушайте сон, который я видел, вы, друзья, и помогите мне отгадать его смысл!
Все еще загадка для меня этот сон; его смысл скрыт в нем и пленен и не витает еще сво-бодно над ним.
Я отрешился от всякой жизни, так снилось мне. Я сделался ночным и могильным сторожем в замке Смерти, на одинокой горе.
Там охранял я гробы ее; мрачные своды были полны трофеями побед ее. Из стеклянных гробов смотрела на меня побежденная жизнь.
Запах запыленной вечности вдыхал я; в удушье и пыли поникла моя душа. И кто же мог бы проветрить там свою душу!
Свет полуночи был всегда вокруг меня, одиночество на корточках сидело рядом с ним; и еще хрипящая мертвая тишина, худшая из моих подруг.
Ключи носил я с собой, самые заржавленные из всех ключей; и я умел отворять ими самые скрипучие из всех ворот.
Подобно зловещему карканью, пробегали звуки по длинным ходам, когда поднимались за-творы ворот: зловеще кричала эта птица, неохотно давала она будить себя.
Но было еще ужаснее и еще сильнее сжималось мое сердце, когда все замолкало, и кругом водворялась тишина, и я один сидел в этом коварном молчании.
Так медленно тянулось время, если время еще существовало: почем знаю я это! Но наконец случилось то, что меня разбудило.
Трижды ударили в ворота, как громом, трижды зазвучали и заревели своды в ответ; тогда пошел я к воротам,
Альпа! — кричал я, — кто несет свой прах на гору? Альпа! альпа! Кто несет свой прах на го-ру?
И я нажимал ключ и напирал на ворота, стараясь отворить их. Но они не отворялись ни на палец.
Тогда бушующий ветер распахнул створы их: свистя, крича, разрезая воздух, бросил он мне черный гроб.
И среди шума, свиста и пронзительного воя раскололся гроб, и из него раздался смех на тысячу ладов.
И тысяча гримас детей, ангелов, сов, глупцов и бабочек величиной с ребенка смеялись и издевались надо мной и неслись на меня.
Страшно испугался я и упал наземь. И я закричал от ужаса, как никогда не кричал.
Но собственный крик разбудил меня — и я пришел в себя». —
Так рассказывал Заратустра свой сон и потом умолк: ибо он не знал еще значения своего сна. Но ученик, которого он любил больше всех, быстро поднялся, схватил руку Заратустры и сказал:
«Сама твоя жизнь объясняет нам сон этот, о Заратустра!
Не ты ли сам этот ветер, с пронзительным свистом распахивающий ворота в замке Смерти?
Не ты ли сам этот гроб, наполненный многоцветной злобою и ангельскими гримасами жизни?
Поистине, подобно детскому смеху на тысячу ладов, входит Заратустра во все склепы, сме-ясь над ночными и могильными сторожами и над всеми, кто гремит ржавыми ключами.
Пугать и опрокидывать будешь ты их своим смехом; обморок и пробуждение докажут твою власть над ними.
И даже когда наступят долгие сумерки и усталость смертельная, ты не закатишься на нашем небе, ты, защитник жизни!
Новые звезды и новое великолепие ночи показал ты нам; поистине, самый смех раскинул ты над нами многоцветным шатром.
Отныне детский смех всегда будет бить ключом из гробов; отныне всегда будет дуть могу-чий ветер, торжествующий над смертельной усталостью: в этом ты сам нам порука и предсказа-тель.
Поистине, самих врагов своих видел ты во сне — это был твой самый тяжелый сон!
Но как ты проснулся от них и пришел в себя, так и они должны проснуться от себя самих — и прийти к тебе!»
Так говорил ученик; и все остальные теснились к Заратустре, хватали руки его и хотели его убедить оставить ложе и печаль и вернуться к ним. Заратустра же сидел, приподнявшись на своем ложе и с отсутствующим взором. Подобно тому, кто возвращается после долгого отсутствия, смотрел он на своих учеников, вглядывался в их лица и еще не узнавал их. Но когда они подняли его и поставили на ноги, изменился сразу взор его; он понял все, что случилось, и, гладя себе бороду, сказал твердым голосом:
«Ну что ж, это придет в свое время; но позаботьтесь, ученики мои, чтобы был у нас хоро-ший обед, и поскорей! Так думаю я искупить дурные сны!
Прорицатель же должен есть и пить рядом со мною: и поистине, я покажу ему еще море, в котором может он утонуть!»
Так говорил Заратустра. И он долго смотрел в лицо ученику, объяснившему сон, и качал при этом головою.