Так судили да рядили, а время шло.
И вот, чтобы судьи не вообразили себя выше всех в земле вавилонской, прибыл в Сиппар десятник из Орды за данью. С ним еще пятеро — больше для почета, чем для устрашения. Для устрашения Орда за их спиной стояла, и знали гонцы: обидят их в Сиппаре — не будет больше Сиппара.
В полдень раскрылись двери зала заседаний. Одна створка, другая. Хлынуло весеннее солнце в зал, ворвался туда ветер, взъерошил бумаги на столе.
И въехал в зал заседаний молодой десятник. Полюбопытствовать по варварскому обыкновению на диковинные для него обычаи оседлых людей.
С лошади не слезал, так и процокал по проходу между скамьями. Лошадка — скотина умная, сообразила, что хозяин ее этих крестьян презирает, и сама туда же — одного мазнула хвостом по лицу, другого…
Как завороженный, смотрел на него Аткаль из-за загородки. И стражи аткалевы тоже уставились на пришельца, рты пораскрывали. Никогда прежде не совались ордынцы во внутренние дела города. Нового, что ли, за данью прислали?
Невысок ростом, худощав и строен был ордынец. В седле смотрелся ладно, а кривоног ли — того не разглядишь, покуда верхом.
В седле смотрелся ладно, а кривоног ли — того не разглядишь, покуда верхом. Лохматая шапка из лисьих хвостов покрывала его голову, нахлобученная по самые брови, так что казался он огненно-рыжим, как балаганный фигляр.
Но лицо из-под этой фиглярской шевелюры глядело совсем не ярмарочное. Круглое, как луна, с пухлыми, почти девичьими губами. Узкие глаза почти полностью теряются под тяжелыми веками.
Покрутился на своей лошадке, подобрался поближе к председательскому столу. Судья, обвинитель, защитник, секретарь — все как по команде встали. Зачем шутить с человеком, у которого такая сабля на боку?
А лошадка подумала-подумала да и навалила прямо на клавиатуру компьютера, где машинистка протокол записывала.
Ордынец как не заметил. Губы раздвинул, сверкнул улыбкой.
— Это что тут у вас?
— Это, изволите ли видеть, господин, суд.
Черные брови поползли под рыжую шапку.
— А кого судите?
— Вот, изволите ли видеть, нескольких человек. Обманом деньги вымогали у честных граждан.
— Обманом? Нехорошо, — сказал ордынец. И засмеялся.
А секретарь заторопился, начал излагать дело.
— Был, понимаете ли, господин, один раб — вон он сидит.
Показал на Аткаля. И встретились на мгновение испуганные круглые глаза Аткаля с бесстрашными узкими глазами десятника. Чуть не закричал с перепугу Аткаль.
Сказал десятник:
— Зачем время тратить на какого-то раба? Его убить надо.
Секретарь закивал, в блокноте запись сделал.
— Конечно, убить его надо.
— А почему такое простое дело так долго разбираете?
— Так оно не простое, господин… У раба есть хозяин. Разве он не отвечает за проступки того, кто предан в его власть?
— Отвечает. Его тоже убить надо. Очень простое дело.
— Вот-вот, господин. — Секретарь многозначительно посмотрел в глаза судье. — Именно так мы и поступим.
— Ну так что мешает?
— Необходимо выяснить, кто именно из хозяев этого парня…
— А сколько у него хозяев?
— Позвольте, я объясню по порядку, господин. Сперва он принадлежал одному человеку по имени Хаммаку. Но потом этот Хаммаку через посредство господина Рихети продал своего раба господину Нидинте; господин Нидинта, ничего не зная о том, какими грязными делами ворочает в Сиппаре его раб, спокойно жил в Вавилоне, а тем временем господин Хаммаку…
Ордынец заскучал. Прекрасный солнечный день угас в его глазах, когда паутина судебной волокиты начала липнуть к нему со всех сторон.
Прерывая многословные излияния секретаря, сказал ордынец:
— Так казните их всех, вот и не надо будет много говорить.
— Это невозможно! — вступился защитник. — Нельзя же ставить на одну доску уважаемого банкира и какого-то прощелыгу.
Молодой десятник повернулся в сторону говорящего. Улыбнулся во весь рот.
— Как это невозможно? Что нельзя сделать, если Орда скажет: «делай»? Я скажу своим людям, они помогут.
И свистнул так громко, что у Аткаля кровь из носа пошла.
В зал ворвались пятеро на лошадях.
В зал ворвались пятеро на лошадях. Десятник махнул рукой, показал на осужденных:
— Вот этих взять и убить.
И были схвачены крепкими смуглыми руками уважаемый вавилонский банкир Нидинта, добросовестный служащий Рихети, хитроумный сиппарец Хаммаку и раб его, ничтожный Аткаль.
— Я протестую! — привычно начал защитник.
Обернулся в седле десятник, поглядел на него.
— И этого прихватите! — крикнул он своим людям. — Его тоже!
И вытащили защитника из-за стола, сорвали с него парик, сдернули плащ, поволокли за волосы, как обычного пленного крестьянина.
А десятник глядел и улыбался. И глаза его сверкали из-под рыжей шапки.
Тогда судья города Сиппара совершил единственный смелый поступок в своей жизни. Вылез из-за стола и бухнулся на колени перед маленькой степной лошадкой. И брезгливо отступила лошадка.
— Пощадите хотя бы защитника! — взмолился судья. — Он-то в чем виновен?
— Перечил, — пояснил десятник. — А ты кто?
— Я судья. Я главный в этом зале.
Снизу вверх смотрит судья на молодого ордынца. Непостижим для него этот человек — да и человек ли?
— Главный? — Кричит своим людям: — Тут еще один нашелся, он главный!