— Ничего не рано, — ответил Смолин, не раздумывая. — Именно что за окончание черной полосы. Верно вам говорю… Ну, вмазали?
И бокалы сдвинулись, мелодично звеня. Смолин осушил свой раньше остальных, Инга глянула на него чуточку удивленно и встревоженно — не помнила, чтобы за время отношений он надирался так быстро и качественно. Смолин поднял ладонь энергичным жестом:
— Порядок, малыш, нужно же когда-нибудь расслабиться… День такой…
Давненько с ним такого не случалось — душа просила разгула, буйного веселья, грохота каблуков под девичьи взвизги и прочего гусарства…
Он глянул на сложенную в несколько раз газету, лежавшую под локтем Кота Ученого — и жестко усмехнулся, вернее, просто дернул углом рта. Ну да, конечно. На сенсацию тянет не только у нас, а, пожалуй что, и в столицах…
Вчера поутру нагрянули к Зондеру — и не милиция, а ребятки гораздо более серьезные, причем из тех, кто в основном занимается борьбой с терроризмом. И часиков через несколько Зондер прочно обосновался на нарах. А как еще прикажете поступать с человеком, набившим квартиру этакой благодатью? Автомат МП-40, который как-то привыкли именовать «шмайсером».
Вальтеры трех модификаций, парабеллумы — двух. Маленький маузер. Причем вся эта машинерия исправнейшая, действующая, заряжай и стреляй, благо запас патронов для каждого ствола тут же складирован, чтобы далеко не ходить. Одним словом, сел Зондер прочно и надежно — а если учесть, что, получив хитрыми путями определенную наводку, следователи его разрабатывают по поводу Шевалье, получается и вовсе тики-так…
Зондера сдал Врубель — по приказу Смолина. Были у Врубеля еще со старых времен разнообразные знакомства, и вот теперь пригодились. Ну, и наводка порхнула в серое здание не сама по себе, а в результате разработанной Смолиным комбинации… Тики-так.
Вообще-то это было категорически против правил и понятий — сдавать кого-то из своих. Из своих, как ни крути. Но в этом случае Смолин себя нарушителем не чувствовал, ни малейших укусов совести, даже комариных, не чувствовал. Будь Зондер просто сволочью, неприятным типом, гадом ползучим, все равно в падлу считалось бы протрепаться посторонним о его нешуточном арсенале, не говоря уж о том, чтобы напрямую сдать. Но коли уж Смолин был на сто процентов уверен, что именно Зондер убил Шевалье… Перехватив его взгляд, Кот Ученый покосился на газету у себя под локтем, пожал плечами:
— Не повезло мужику. Человечек, конечно, был дрянной, шизо законченное, но все равно, печально…
— Печально, — сказал Смолин без малейшего сочувствия. — Куда печальнее…
Он решительно выбрался из-за стола, чуток все же пошатнувшись, но равновесие удержал легко, прошел к калиточке, не натыкаясь на спинку стульев и этот дурацкий плетень. Распахнул ее, относительно ровным шагом направился через зал к музыкантам, только что разобравшим свои инструменты, баблом от посетителей пока что не заряженных и потому пребывавших в некоторой меланхолии. Ранний вечер, далеко еще до настоящего веселья, и ползала не набралось еще, а те, что уже пришли, и выпить толком не успели, за исключением Смолина…
Он достал из нагрудного кармана деньги и дал музыкантам — не умопомрачительную сумму, но все же достаточно, чтобы они опознали правильного клиента и моментально стряхнули сонную одурь. Кратенько объяснив боевую задачу, Смолин добавил:
— Вы уж того, ребятки… Со всей дурной цыганщиной. У меня нечто наподобие праздника, душа просит… И без перерыва, если что, еще подогрею. Я сам скажу, когда хватит. Я скажу…
И они врезали. Они врезали так, что все, кто был в зале, вздрогнули в первый миг. А потом солист выдал:
Сон мне — ж-ж-желтыя аг-гни,
йи хр-р-р-риплю во сне я:
Па-авремени! Па-авремени! Утро мудренее…
Вот это было славно, это было то, чего просила душа — и Смолин, слегка бацнув чечеточку для затравки, пошел «цыганочкой» по окружности танцпола, и это было как лет тридцать пять назад, во времена танцплощадки в парке отдыха, забытых шлягеров, забытых девочек и забытых драк. Оркестр гремел и грохотал, идеально выдавая ту самую дурную цыганщину.
Смолин плясал — откуда что взялось и вспомнилось? Он выстукивал чечетку, выбрасывал вперед руки поочередно, завершая неизвестно который по счету круг. Он выкладывался весь, он ничего не видел вокруг, он летел над полом, крутился волчком, закинув за голову левую руку и отведя правую, отчебучивал все коленца, какие только помнил. Вся жизнь и душа, вся звериная радость от победы были вложены в этот отчаянный пляс…
Оркестр надрывался:
Где-то кони пляшут в такт,
нехотя и плавно.
Вдоль дороги всё не так,
а в конце — подавно.
И ни церковь, ни кабак —
ничего не свято!
Нет, ребята, всё не так!
Всё не так, ребята…
Нет, шалишь, думал Смолин, проносясь, казалось, над полом и не касаясь его подошвами. Всё так, ребята, всё так — каждому воздастся по делам его, за хорошее и за мерзкое, всё так, мы победили именно потому, что мы не мразь…
А потом всё как-то оборвалось, настала тишина, и Смолин, враз оборвав лихой перепляс, направился к себе за столик — лабухи ухитрились угадать момент, когда ему хватило. Он плюхнулся на свое место, распаренный и подуставший. Глыба без малейших просьб схватил бутылку и набуровил полный бокал — ему одному. Смолин осушил его опять-таки одним глотком, посидел, закрыв глаза, прижавшись затылком к высокой резной спинке вычурного тяжелого кресла.