Он забрал у Смолина листки, аккуратнейшим образом упаковав их в файлик и положил Смолину на колени. Глянул в глаза холодно и цепко:
— Ты ведь ранняя пташка, дядя Вася? Я к тебе часиков в девять утра подъеду — время поджимает, сроки горят, пора сдавать документы, пока ситуация благоприятствует…
— Не гони лошадей, — сказал Смолин. — Я, по-моему, ничего еще никому не обещал, если рассудить и прикинуть. И документики эти первый раз в жизни вижу.
— Вот и проштудируешь вечерком. От и до. Не станешь же отрицать, что дело полезное? Ты сам сколько лет твердил, что гильдия нам нужна позарез… Было дело?
— Было, — сказал Смолин бесстрастно.
— Ну вот, здесь тебе и гильдия на блюдечке.
— Ну а если я, предположим, в нее вступать не хочу? — спросил Смолин. — Ввиду изменившихся исторических обстоятельств?
— Это которых?
— Да просто изменившихся. Раньше считал, что гильдия нужна позарез, а потом передумал.
— Не надо, дядя Вася, — проникновенно сказал Зондер, уставясь холодными, прозрачными глазами. — Дело хорошее, нужное дело… все мы должны быть в коллективе, в одной лодке… Что же, из-за тебя теперь все бумаги переделывать? Столько труда угрохано… Сам подумай, как это будет выглядеть: все до единого в коллективе, один дядя Вася себя коллективу противопоставляет. Некрасиво как-то смотрится. Не поймут и не оценят.
— Да перебьюсь, — сказал Смолин с улыбочкой.
— Дядя Вася, не дури, — сказал Зондер, все так же глядя в глаза. — Не порть хорошее дело, душевно тебя прошу. Ты посиди вечерком, подумай, вспомни то и это, общую жизненную ситуацию прикинь, свои выгоды и возможные неприятности… Чреватое это занятие — себя коллективу противопоставлять, ох, чреватое. Многое ведь от твоей крутизны и не зависит… да и крутизна эта, знаешь ли… во многом чисто воображаемая.
Он говорил ровным голосом, без тени угрозы или неприязни, но в его прозрачных светлых глазах читалось такое, что Смолину стало чуточку неуютно, хотя рубашка давно уже высохла и не липла больше к телу.
— Ты, главное, все взвесь, — продолжал Зондер негромко. — И возможные выгоды, и возможные хлопоты. В жизни нашей все взаимосвязано, в один узелок закручено… В общем, я к тебе завтра подкачу утречком нагряну. А это тоже потом посмотри. Ну, ауфидерзеен, майне кляйне!
Он бросил поверх файлика толстый незаклеенный конверт из плотной бумаги, встал и, сделав Смолину ручкой, удалился по аллее — вразвалочку, ни разу не оглянувшись.
Смолин открыл конверт. Цветные фотографии Инги, которая явно и не подозревает о том, что ее снимают. И на каждом снимке где-то на уровне сердца пририсована небольшая мишень — аккуратно выведенные концентрические круги, крест-накрест перечеркнутые. Дом Смолина — опять-таки украшенный мишенью, на сей раз здоровенной, от цоколя до гребня крыши.
Аккуратно собрав фотографии в стопочку, тщательно ее подравняв, Смолин уложил их назад в конверт. Злости не было — некогда злиться, думать надо. Ну что ж, если и в самом деле по совету Зондера вспомнить то и это, недавние события, общую жизненную ситуацию…
Улик ни малейших — ни один суд не признает эти дурацкие мишеньки уликой, доказывающей некие противоправные намерения. Неизвестно кем сделанные снимки, неизвестно кем пририсованные мишени — дурацкая шутка, ага… Интонацию тоже к делу не подошьешь. Об интонации, как в старом анекдоте говорилось, и речи не было…
Хотя ситуация ясна как таблица умножения. И вот теперь-то ясно, кто мог двинуть Шевалье кастетом в затылок. Зондер — мог. Очень уж идеально мозаика складывается. Зондер — мог…
И Смолин с пронзительной ясностью понял, что времени у него нет совсем.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВПЕРЕД, КОРСИКА!
Глава первая
ХОДЫ КРИВЫЕ РОЕТ ПОДЗЕМНЫЙ УМНЫЙ КРОТ…
Заметив издали изящную фигурку, Смолин притер машину к кромке, девушка проворно ее обежала со стороны капота и с большой сноровкой запрыгнула внутрь. Смолин сразу же тронул «паджерика» — поскольку неподалеку имелся знак насчет запрещения всех и всяческих остановок, а метрах в тридцати торчала машина гаишников.
— Ну и как мне это свидание расценивать? — поинтересовалась Яна медовым голоском. — Дядя Вася, неужели наконец решился?
— Мимо, — проворчал Смолин, выруливая в крайний правый.
— Ну, а может все-таки?
— Помолчи, прелестное создание, — сказал Смолин, вертя головой чуть ли не на триста шестьдесят градусов. — Обстановка вокруг сложная, не до глупостей…
— И за коленки хватать не будешь?
— Цыц…
— Совсем-совсем?
— Чадо, помолчи, я тебя умоляю, — серьезно сказал Смолин.
Девчонка примолкла. Непринужденно вытянула сигаретку из его лежавшей в лотке пачки, большим пальцем надавила прикуриватель.
— Не работает, — сказал Смолин, покосившись на нее. — Зажигалку возьми, под газетой…
Высмотрев подходящее местечко, он крутанул руль, ловко втиснул «паджерик» меж черным лаковым джипом и совершенно убитой «шестеркой». Выключил мотор, опустил до половины оба окна и откинулся на спинку. Хотя он смело мог себя причислить к старым циникам, все же нужно было сделать над собой определенное усилие, чтобы прямым текстом обсуждать такие вещи с юным обворожительным созданием. Пусть даже создание это — насквозь современный экземпляр, та еще оторва. «Поколение наше, — подумал он, — во многих отношениях невероятно старомодное все же, и трудно перестраиваться…»