Гертрудис читала рецепт как китайскую грамоту. Она понятия не имела, что значит пять фунтов или один куартильо воды, а тем более густота шарика. Уж у нее-то точно от этого рецепта шарики зашли за ролики! И она вышла во двор, чтобы справиться обо всем у Ченчи.
Та заканчивала накладывать фасоль пятой группе солдат. Это была последняя группа, которую Ченча должна была обслужить, но вслед за тем она тут же должна готовить новую еду, чтобы первая группа революционеров, принявшая ниспосланный свыше завтрак, могла приступить к обеду, и так без остановки до десяти часов вечера, когда вахта Ченчи заканчивалась. Можно было хорошо понять ее раздражение, если не ярость, по отношению к каждому, кто приблизился бы к ней с просьбой о сверхурочной работе. Не стала исключением и Гертрудис, какой генералкой она ни была. Ченча наотрез отказалась помочь ей. Она не была приписана к ее отряду, вот и не должна сломя голову исполнять приказания на манер находящихся под ее началом мужчин!
Гертрудис очень хотелось прибегнуть к помощи Титы, но здравый разум не позволил ей сделать это. Могла ли она прервать беседу Титы и Педро в такую минуту! Может быть, самую решающую в их жизни.
Тита медленно брела между фруктовыми деревьями сада, запах апельсинового цвета смешивался с ароматом жасмина, источаемым ее телом. Педро с бесконечной нежностью вел ее под руку.
— Почему Вы не сказали мне об этом?
— Потому что сначала хотела принять решение сама.
— И Вы его приняли?
— Нет.
— Я полагаю, что прежде Вы должны знать и мое мнение. Иметь с Вами ребенка — наивысшее для меня счастье, и, чтобы со всей полнотой насладиться им, я бы хотел находиться с Вами вместе как можно дальше отсюда.
— Мы не можем думать только о себе. А Росаура и Эсперанса? Что будет с ними? Педро ничего не мог ей ответить. До этого момента он не думал о них. Говоря по правде, ему вовсе не хотелось причинять им вред. Тем более расставаться с маленькой дочкой. Надо было найти решение, которое устроило бы всех. И найти его должен был он. В одном он был теперь твердо уверен: Тита никогда не покинет ранчо с Джоном Брауном.
Их встревожил шум за спиной. Кто-то шел по их стопам. Педро мгновенно выпустил руку Титы и словно невзначай оглянулся, чтобы увидеть соглядатая. Это был пес Пульке, который, наслушавшись на кухне крикливых причитаний Гертрудис, искал тихое местечко, где бы мог вздремнуть. Хотя их и не застали на месте преступления, они решили продолжить разговор позже. В доме было много народу, и было опасно в такой обстановке обсуждать столь деликатные дела.
На кухне Гертрудис безуспешно пыталась заставить сержанта Тревиньо довести сироп с фруктами до нужной кондиции — никакие ее приказы этому не помогли.
Она раскаивалась, что избрала для столь важного дела именно Тревиньо. А все дело в том, что, когда Гертрудис спросила на дворе у группы солдат, кто знает, что такое фунт, именно он первый сказал, что фунт соответствует четыремстам восьмидесяти граммам, а куартильо — четверти литра, вот она и сочла, что он все знает, да просчиталась.
Надо сказать, что Тревиньо впервые не исполнил ее поручение. Она вспомнила случай, когда должна была обнаружить шпиона, который завелся у них в отряде.
Одна приставшая к отряду девка, бывшая его любовницей, прознала о его деятельности, и предатель, страшась, что она на него донесет, безжалостно разрядил в нее целую обойму. Гертрудис возвращалась после купания с реки и застала ее при смерти. Та успела сообщить одну его примету: на внутренней стороне правой ляжки у негодяя было красное родимое пятно в форме паука.
Гертрудис не могла осмотреть всех мужчин отряда: не говоря о том, что это было бы неверно понято, шпион, раньше времени догадавшись, убежал бы прежде, чем его нашли. Она поручила эту миссию Тревиньо. Для него это тоже было нелегким делом. Начни он заглядывать в промежности мужчинам своего отряда, о нем могли бы подумать еще хуже, чем о Гертрудис. Набравшись терпения, Тревиньо дождался прибытия отряда в Сальтильо.
Тут же после вступления в город он приступил к обходу всех действующих борделей, завоевывая сердца местных шлюх одному ему известными доблестями, главной из которых было то, что он относился к ним, как к дамам высшего света, так что они возомнили себя чуть ли не королевами. Вел он себя крайне воспитанно и галантно. Предаваясь любви, он читал им наизусть стихи и целые поэмы. Не было ни одной, которая не попалась бы в его сети и не была бы готова ради него служить революционной цели.
Благодаря этой уловке не прошло и трех дней, как изменник стал известен: с помощью своих высокочтимых шлюх Тревиньо устроил ему засаду. Предатель пришел в комнатенку публичного дома к одной крашенной перекисью водорода блондинке по прозвищу Хрипатая, а за дверью притаился Тревиньо.
Он захлопнул дверь и позволил себе с неслыханной жестокостью умертвить предателя, собственноручно забив его до смерти. После чего отрезал ему мошонку.
Когда Гертрудис спросила, зачем он убил его так зверски, если можно было сделать это одним выстрелом, Тревиньо ответил, что это был акт его личной мести. Незадолго до этого человек, у которого на внутренней стороне ляжки было красное пятно в форме паука, изнасиловал его мать и его сестру, которая перед смертью, так же как недавняя жертва, рассказала об этой примете. Вот он и смыл позор со своего семейства, и это была единственная в его жизни жестокость. В дальнейшем он выказывал во всем одну только тонкость и изысканность, не исключая случаев, когда ему приходилось убивать. Делал он это с крайней щепетильностью. Со времени захвата предателя за Тревиньо укрепилась слава закоренелого бабника, что было недалеко от истины, хотя любовью всей его жизни стала Гертрудис. Долгие годы он понапрасну стремился завоевать ее расположение, никогда не теряя надежды на успех, пока Гертрудис снова не встретила Хуана. Тогда-то он и понял, что потерял ее навсегда. Сейчас он попросту служил ей как верный сторожевой пес, защищая ее от любых напастей, не покидая ее.