И все же ряд совпадений делал схожими судьбы Эсперансы и Титы: например, то, что по чистой необходимости большую часть дня малышка проводила на кухне. Мать была не в силах ею заниматься, а тетка могла оказывать ей внимание лишь здесь, так что, при чаях и киселе-атоле, среди ароматов и запахов этого жаркого райского уголка девчушка подрастала на удивление здоровенькой и веселой.
Кому совсем не нравилась эта, скажем так, затея, так это Росауре: ее забирало за живое, что Тита лишает ее общения с дочерью. Едва оправившись от операции, в одно прекрасное утро она потребовала, чтобы после кормления девочку немедленно принесли к ней в комнату, где бы она и спала впредь, как ей надлежит, рядом с матерью. Это распоряжение поспело слишком поздно — девочка уже настолько привыкла находиться на кухне, что вытащить ее оттуда оказалось делом куда как не простым. Как только она чувствовала, что ее удаляют от жара плиты, она начинала плакать навзрыд, да так, что Тите, дабы обмануть бдительность племянницы, приходилось нести в комнату к Росауре рагу, которое она в это время готовила: только чувствуя поблизости тепло Титиной кастрюли, плутовка нисходила до сна.
Лишь после этого Тита могла снести обратно на кухню тяжеленную посудину и продолжать приготовление еды.
Но сегодня девочка отличилась — скорее всего, она учуяла, что тетка надумала выйти замуж и покинуть ранчо, в результате чего она останется с носом. Как бы там ни было, а плакала она в этот день с утра до самого вечера. Тита как заведенная моталась по лестницам, таская туда и обратно кастрюли с едой. Покуда не случилось то, что и должно было случиться: повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову сложить. Когда Тита спускалась по лестнице в восьмой раз, она споткнулась и скатилась вниз по ступеням вместе с кастрюлей, содержавшей фарш для приготовления чампандонго. Пропали четыре часа напряженной резки и перемалывания составных частей жаркого.
Обхватив руками голову, Тита уселась на пороге кухни подышать свежим воздухом. В этот день, чтобы домашняя суета не захватила ее, она поднялась в пять часов утра, и вот, как назло, все пошло прахом. Теперь придется готовить жаркое заново. Педро не мог выбрать более неудачного момента для выяснения отношений с Титой. Полагая, что застал ее на крыльце в момент обычного отдыха, он подошел к ней с твердым намерением убедить ее не выходить замуж за Джона.
— Тита, хотел бы заметить Вам, что считаю непоправимой ошибкой Ваше намерение повенчаться с Джоном. Еще есть время отказаться от этого ошибочного шага. Пожалуйста, не выходите замуж!
— Кто Вы такой, Педро, чтобы указывать, что я должна делать, а что не должна? Когда женились Вы, я не просила Вас не делать этого, хотя Ваша свадьба чуть не доконала меня. Вы устроили Вашу жизнь, позвольте теперь и мне спокойно устроить мою!
— Видит Бог, этот мой поступок заставляет меня сегодня жестоко раскаиваться. Но припомните хорошенько, Вы ведь знаете причину, соединившую меня с Вашей сестрой! Как бы там ни было, ничего хорошего из этого не вышло. Сейчас я думаю, не лучше ли было мне тогда бежать с Вами?
— Поздно Вы об этом задумались. Теперь ничего не изменишь. И прошу никогда больше не докучать мне. Упаси Вас Господь хоть однажды повторить то, что Вы мне только что сказали. Недоставало еще, чтобы это услышала сестра! Зачем еще кому-то страдать в этом доме. Пустите меня!.. Да, и советую, когда Вы влюбитесь в очередной раз, не будьте таким трусливым!
Тита, с яростью схватив кастрюлю, ушла на кухню. Под скрежет и грохот кухонной утвари она покончила с жарким и, пока варево поспевало, занялась приготовлением чампандонго.
Когда мясо подрумянивается, к нему добавляют нарезанный хитомате вместе с цитроном, орехами и мелко накрошенным миндалем.
Жаркий пар из кастрюли перемешивался с испариной ее тела. Раздражение, которое она ощущала, походило на дрожжи в тесте. Она чувствовала, как раздражение это поспешно взбухает, заполняя все уголки ее тела, и, точно тесто из тесной квашонки, жарко выпрастывается наружу через ее уши, нос и все поры тела.
Этот безграничный гнев в наименьшей степени был вызван их спором с Педро, в чуть большей — падением с лестницы и утомительной возней у плиты, а в наибольшей — словами Росауры, оброненными ею несколько дней назад.
Они находились в комнате сестры — Тита, Джон и маленький Алекс. Джон взял сына с собой на время врачебного визита, так как малыш тосковал по Тите и хотел во что бы то ни стало ее повидать. Мальчик заглянул в колыбель, чтобы познакомиться с Эсперансой, и пришел в восторг от ее красоты. Как любой мальчик его возраста, незнакомый с притворством, он воскликнул:
— Папочка, слышишь, и я хочу жениться! Как ты! Вот на этой девочке.
Все засмеялись милой откровенности, но, когда Росаура стала втолковывать Алексу, что это невозможно, поскольку Эсперансе надлежит ходить за ней до самой ее смерти, Тита почувствовала, как у нее зашевелились волосы. Только ее сестрице могла взбрести на ум подобная несусветица — увековечить столь бесчеловечную традицию!
Лучше бы Росаура проглотила язык! Чтобы никогда ее рот не мог обронить такие поганые, дурно пахнущие, нелепые, тошнотные, бесчестные, отвратительные слова.
Только ее сестрице могла взбрести на ум подобная несусветица — увековечить столь бесчеловечную традицию!
Лучше бы Росаура проглотила язык! Чтобы никогда ее рот не мог обронить такие поганые, дурно пахнущие, нелепые, тошнотные, бесчестные, отвратительные слова. Подавилась бы она ими, держала бы в самой глуби своей души, покуда они не сгниют и не зачервивеют. Вот бы дал Господь Тите прожить как можно дольше — уж она бы не дала сестре осуществить столь злонамеренный замысел!