Трудности возникли, когда надо было колбаски жарить. Чаще всего Тита не давала расчленять свои создания. А соглашалась на это, причем добровольно, лишь когда начинали делать, рождественские пироги — их она любила больше всего на свете. И не только разрешала своих животинок резать, но и с удовольствием наблюдала, как их поджаривают.
А жарить колбаски для пирогов необходимо крайне внимательно, на малом огне, чтобы они не остались сырыми, но и не подгорели. Сразу же после того, как их снимают с огня, к ним подкладывают сардины, из которых заранее удалены косточки. Перед этим надо соскрести ножом черные пятнышки, которыми усыпана их кожица. Помимо сардин, в пирог кладут лук, нарубленные индейские перчики и молотую душицу. Прежде чем приняться за дело, надо, чтобы начинка немного постояла.
Тита испытывала тогда огромное наслаждение: так приятно, пока начинка еще не в пироге, вбирать в себя ее духовитый аромат, ведь запахи имеют ту особенность, что навевают воспоминания о прошлом с его звуками и ароматами, несравнимыми с теми, что тебя окружают в настоящем. Тите нравилось делать эту душистую ингаляцию, переноситься вместе с дымком и столь неповторимыми запахами в закоулки памяти.
Как ни пыталась она вспомнить, когда впервые услыхала запах этих пирогов, сделать это ей так и не удалось: скорее всего, еще до того, как она родилась. Может быть даже, именно редкостное сочетание сардин с колбасками настолько привлекло ее внимание, что вынудило решиться покинуть покой эфира, избрать чрево Матушки Елены, которая, став ей матерью, приобщила ее тем самым к роду Де ла Гарса, где так изысканно питались и таким особым способом пекли пироги. На ранчо Матушки Елены приготовление колбасок было чуть ли не ритуальным действом. За день до этого начинали чистить чеснок, мыть перчики и молоть специи. В работе надлежало участвовать всем женщинам дома: Матушке Елене, ее дочерям Гертрудис, Росауре и Тите, кухарке Наче и служанке Ченче. Под вечер они усаживались в столовой, за разговорами и шутками время летело незаметно, пока не начинало смеркаться и Матушка Елена не говорила: — На этом сегодня и кончим.
Под вечер они усаживались в столовой, за разговорами и шутками время летело незаметно, пока не начинало смеркаться и Матушка Елена не говорила: — На этом сегодня и кончим. Второй раз повторять не приходилось: после этой фразы все знали, что им делать. Сперва сообща прибирали на столе, а там уж каждая занималась своим: одна загоняла кур, другая набирала воду из колодца и разливала ее по кувшинам для завтрашнего стола, третья приносила дрова для камина. В этот день не гладили, не вышивали, не кроили. Затем все расходились по своим комнатам, читали и, помолившись, отходили ко сну. В один из таких вечеров, перед тем как Матушка Елена разрешила подняться из-за стола, Тита, которой тогда было пятнадцать лет, дрожащим голосом объявила, что Педро Мускис хочет прийти поговорить с нею.
— О чем же этот сеньор станет со мной говорить? — спросила Матушка Елена после бесконечно долгого молчания, от которого у Титы душа ушла в пятки. Еле слышно она ответила:
— Не знаю.
Матушка Елена смерила Титу взглядом, напомнившим ей о бесконечно долгих годах муштры, которая царила в их семействе, и сказала:
— Так передай ему, если он хочет просить твоей руки, пусть не приходит. Понапрасну потратит свое и мое время. Тебе хорошо известно: как самая младшая из женщин этого дома, ты должна будешь ходить за мной до дня моей смерти.
Сказав это, Матушка Елена спрятала в карман передника очки и тоном, близким к приказу, повторила:
— Сегодня на этом и кончим!
Тита прекрасно знала: правила общения в доме не допускали диалога, и, однако, первый раз в жизни она решилась поперечить матери.
— Все же я думаю, что…
— Ничего ты не думаешь, и точка! Никто ни в одном из поколений нашей семьи никогда не шел против этого правила, не хватало еще, чтобы это сделала одна из моих дочерей.
Тита опустила голову, и с той же неотвратимостью, с какой ее слезы упали на стол,
Как nf i3 на нее свой удар. С этого /а она и стол поняли, что ни смогут изменить направление неыx сил, которые принуждают его дес Титой ее судьбу, принимая на себя с того самого дня, как она родилась, ее горючие слезы, а ее — смириться с непостижимым решением матери. Как бы там ни было, Тита была с ним несогласна. Множество сомнений и вопросов теснилось в ее голове. К примеру, она не прочь была бы узнать, с кого началась эта семейная традиция. Неплохо было бы растолковать столь изобретательной персоне, что в ее безукоризненном замысле — обеспечить спокойную старость женщинам их рода — имелся небольшой изъян. Если допустить, что Тита не может выйти замуж, иметь детей, — кто будет тогда заботиться о ней самой, когда она одряхлеет? Какое решение в этих случаях считалось бы приемлемым? Или предполагалось, что дочери, которые останутся присматривать за своими матерями, не намного их переживут? А что сталось с женщинами, которые, выйдя замуж, не имели детей? О них-то кто позаботился? Более того, она хотела бы знать, какие исследования привели к заключению, что более сноровисто ухаживает за матерью младшая, а не старшая дочь? Принимались ли когда-нибудь во внимание доводы ущемленной стороны? Позволялось ли, по крайней мере, не вышедшим замуж познать любовь? Или даже это не допускалось?