— Ваше величество, это — отражение моих представлений о славе, — с поклоном объяснил тощий художник в костюме в крупную клетку.
— Бррр, еще немного, и у меня начнется конъюнктивит, — безжалостно заявила королева и ступила к следующему мольберту.
Толстый, бородатый художник (как положено — в берете, шарфе и необъятной голубой блузе) картинным движением сдернул занавесь, и королевская чета шарахнулась, увидав некую невозможно яркую вспышку на черном фоне.
— Это что? Кадр из фильма о последней войне? — опять скривила губы Герда.
— Это — рождение нашего солнца, — поклонился художник.
— Неплохо, фантастически, — кивнул король, отходя чуть назад, чтоб оценить всю композицию целиком.
— Неплохо — не есть шедевр, — возразила Герда. — Такое пятно и я могу намалевать, выплеснув на холст пару ведер с краской. Картина — вырви-глаз, вот и все.
Следующее полотно открыл юноша, почти мальчик с тонкими полупрозрачными руками, которые смешно торчали из рукавов пушистого, необъятного свитера. Картина была маленькой и блеклой — какая-то голубовато-розово-белая мозаика.
— Название? — командным голосом потребовала королева, щурясь, чтоб что-то разглядеть.
— «Глаз ангела», — испуганно таращась, пискнул юноша.
— О-ой, — дернулась Герда, — я вроде увидала. Вон там — зрачок… наверно… На меня смотрит… Но вообще — серость.
Юный художник плаксиво скривился и зашмыгал носом.
— Пустяки, малыш, — ободрила его королева, — у тебя, судя по всему, все впереди! Красок не жалей и рисуй смелей!
— Пиши, — вновь поправил супругу Александр. — Боже мой, чувствую, тебе ничто тут не понравится.
— Не думаю, — возразила Герда, — мы только начали. А впереди, — она кивнула в длинный коридор из выставленных полотен, — еще целый полк мазни!
— Ах, ну почему не признать, что картины старинных мастеров уже шедевры? Тот же Пакис. Ему более трехсот лет, а какие краски, какие сюжеты, какая техника!
— Пакису — пакисово. Я против него ничего не имею. Я хочу знать — неужели в наше время невозможно сотворить что-то новое и не менее прекрасное, чем Пакис? Вперед, Алекс! Никогда не сдавайся! В этом хламе мы отроем свою жемчужину! — и высоко подняв голову, зашагала дальше.
Король, сокрушенно качая головой, поспешил следом.
Прошло пару часов.
— Ах, — уставший ходить-бродить меж картин Александр опустился на один из бархатных диванчиков у стены, — милая, присядь, поговорим.
Королева, нахмуренная, с поджатыми губами, послушно села рядом, уставилась на носок своего левого сапога.
— Ну, чем тебе не понравился венерианский пейзаж? — спросил король супругу. — Так все мило — в бирюзовых тонах…
— Да потому! Потому что эти мазилы не поняли, чего мы от них хотим! — ударила кулаком в колено Александра Герда. — Нарисовать какую-то неземную чушь — не значит изобразить что-то необычное!
— Радость моя, но теперь и я не понимаю, чего ты хочешь? — потер колено король. — Все эти художники представили нам много необычных картин: необычные сюжеты, предметы, существа. Разве ты мало удивлялась сегодня?
— Да уж, немало, — ядовито молвила Герда. — «Рыцарь-шмель» меня особо поразил. Этот с крылышками, склепанными из стальных листов.
— Ну, это тянет на иллюстрацию к детской книге, — улыбнулся Александр.
— В том-то и дело. Они — эти картины — годятся куда угодно, только не в шедевр. А шедевр, по-моему, это то, что тронет душу и не просто тронет, а всколыхнет…
— Тебя?! — ушам не поверил король. — Тебя, насколько знаю, только новейшая модель гаубицы тронет, но чтоб картина!
— Глупость сказал, — нахмурилась Герда, — новейшая гаубица тронет меня лишь тем, что будет полезна вооруженным силам нашей страны — вот и вся ее трогательность. Хотя, мне кажется, если ее как надо нари… написать, то тоже можно сделать шедевр… Картина — это чистое питание для души, как музыка и песня. Если она не трогает душу, стало быть, она никуда не годится! Но, пойдем, глянем вон того молодого человека — его затерли в самый угол. Надеюсь, из зависти…
Вздохнув, Александр был вынужден подняться, чтоб следовать за чересчур энергичной супругой.
— Имя! — потребовала королева у молодого сутулого художника в довольно ношенном коричневом костюме.
— Базиль из Мюнца, — поклонился тот, сняв берет.
— Название картины!
— Роза.
Герда недоуменно приподняла брови:
— Что? Просто роза?
— Да, ваше величество. Просто роза.
— Может, марсианская роза? — усмехнулся король.
— Нет-нет, самая обычная. Я писал ее у себя в мастерской, для своей девушки. Вот, пожалуйста, — и художник аккуратно снял завесу с полотна.
На какой-то миг царственные супруги и все те, кто следовал за ними по выставочному залу, застыли.
Да, перед ними была роза. В тонкой стеклянной вазе, напоминающей стебель бамбука, — таких ваз можно купить сотню в любой посудной лавке. И таких роз — полным-полно у цветочников летом. Но как она была выписана!
Кисть художника передала все: и легкие изъяны стебля, и слегка подсохшие кончики листьев, и бархатистость нежно-розовых, чуть примятых увяданием лепестков, и хрустальность, душистость капелек росы, что напитались ароматом цветка, и тонкие, злые шипы, такие контрастные по сравнению с нежной, неземной головкой. А ваза? Было видно, что она — старая и кое-где поцарапанная, а внизу у нее — легкий скол, и его шероховатость также неуловимо подчеркивала нежность и воздушность цветка.