— Слушай, — сказал Ахемен, — а ведь мы с тобой дезертиры…
— Похоже, — согласился Пакор. — Ссышь?
Ахемен пожал плечами.
— Не особенно.
— Поехали, я тебе свой дом покажу.
— Пакор… А как это вышло?
— Что вышло?
— Что дезертиры.
— Ты как маленький. Вышло — и вышло. Так оно всегда и бывает, не знал?
Ахемен медленно покачал кудрявой головой.
Пакор ухмыльнулся.
— Ну так будешь знать. Поехали.
— А к моему дому заедем?
— Конечно. Ты далеко живешь?
— Почти сразу за мостом. Жил.
Ахемен направился обратно к танку. Пакор продолжал стоять, повернувшись к нему спиной, и задумчиво глядеть на реку.
— Идем, что стоишь.
— Погоди, надо отлить.
— Дело, — согласился Ахемен и, копаясь на ходу в пуговицах ширинки, снова вернулся к парапету.
Они оросили серый гранит, выкурили по последней халдейканалине и вернулись в танк.
Некоторое время ехали по набережной, вторгаясь ревом в почти священную предвечернюю тишину.
Ахемен сказал:
— Наверное, уже объявили розыск.
Пакор шевельнул тяжелым плечом.
Пакор шевельнул тяжелым плечом.
— Наверное… Держись!
Впереди показались три полицейские машины. Они сигналили, но в танке этого не было слышно. Зато оба видели, как отчаянно вертятся синие мигалки.
Ахемен осознал, что ему от этих мигалок в животе дурно.
— Что делать будем?
Пакор не ответил, только усмехнулся нехорошо. Танк продолжал ползти вперед.
— Ты их раздавишь!.. — вскрикнул Ахемен. — Ты их насмерть убьешь!..
— Иди ты!.. — сквозь зубы отозвался Пакор.
Танк смял одну полицейскую машину, отбросил к парапету другую, слегка помедлил на перекрестке и свернул в улицу.
Полицейские повыскакивали, хватаясь за пистолеты. Один бравый молодец, бугрясь неудобным и громоздким бронежилетом, неловко нацелился на танк автоматом. Других бравых молодцев в группе не оказалось. Истерично завывая, вылетела «скорая» с ядовито-красной полосой на боку и, вильнув по немыслимой кривой, обошла танк.
Танк миновал несколько кварталов и снова выбрался к набережной. Впереди расстилался мост — самый широкий мост через Евфрат.
Зазвонил, дернулся и остановился трамвай. Танк пошел по путям. Две «мигалки» обогнали танк. Из одной высунулся полицейский с дурацкой регулировочной палкой и замахал ею. Теперь и Ахемену стало смешно.
Полицейский кому-то кричал в радиотелефон — жаловался, не иначе.
Танк спустился с моста и углубился в улицы.
— Курить охота, — сказал Ахемен. — Надо бы к ларькам завернуть. У тебя кончились?
— Кончились.
— И у меня. Держи правее. Давай до улицы Китинну и оттуда… Черт!..
Пакор сорвал белую сетку забора и разворотил площадку детского садика.
— Видишь супермаркет? — спросил Ахемен.
— Где?
— Давай, жми прямо. Сейчас увидишь.
Нарядный супермаркет, сверкая ранними огнями, показался перед танком через несколько минут. Пакор прищурился. Румяные безбородые щеки наползли на нижнее веко, превращая и без того небольшие серые глаза в щелочки.
Ба-бах!.. Разлетающиеся, как брызги водопада, стекла гигантской витрины, какие-то красные ошметки, медленно, как во сне, оседающая стена.
В глазах Ахемена загорелся желтоватый огонек восторга.
— Я сейчас обкончаюсь, — сказал он.
Пакор неопределенно хмыкнул.
Танк разворотил мусорные баки и ларьки, переехал ноги спавшего под баками бродяги. Бродяга, беззвучно крича и завывая, забился среди мусора, заскреб грязными пальцами асфальт.
Они остановились у последнего ларька — «ЕВФРАТТАБАК, ОПТОВЫЕ ЦЕНЫ».
— Возьми блок, — напутственно сказал Пакор.
Ахемен полез в карман, затем застыл: рука в кармане, взгляд остекленел, рот приоткрыт.
— Денег нет.
— Что?
— Деньги, говорю, с собой не взял…
— Чего не взял?
Они ошеломленно замолчали — и внезапно расхохотались, как сумасшедшие.
* * *
— Вон там, — сказал Ахемен.
— За тем углом… Теперь уже близко.
Танк миновал маленькое пивное заведение — резная деревянная дверь, четыре ступеньки в подвальчик, забранные узорными решетками окна. Дом, где провел детство Ахемен, стоял в тихом дворике, окруженный липами. Старенькая изящная трехэтажка, на уровне второго этажа — легкие балкончики. Да и пивнушка по соседству была скромная, уютная, почти домашняя.
— Это что, ваш собственный дом? — спросил Пакор, одобрительно оглядывая дворик и строения.
— Нет, мы снимали здесь квартиру.
— Снимали? Тут что, сдается внаем?
— У родственников, — пояснил Ахемен. Он сжал губы в ниточку, кончик носа у него побелел. — Видишь окно на третьем этаже? Угловое? С геранью?
— Это герань?
— Ну, не герань, какая разница… Вон, где кот лежит…
— Кота вижу.
— Это было мое окно. Когда я болел, я сидел на подоконнике, ел мандарины и бросал кожуру в форточку.
— Да… — думая о чем-то своем, уронил Пакор.
Ахемен выбрался из танка, подошел к дому. Постоял, прислонившись к липе. Закурил. Дом смотрел на него беззащитно и доверчиво — всеми восемнадцатью подслеповатыми после зимы окнами. Кот потянулся и вспрыгнул на форточку. Ахемен усмехнулся. Кот был незнакомый.
Голые липы были уже подстрижены. Когда пушистая зелень окутает их, они превратятся в красивые шары. Срезанные ветви лежали на газоне.
В памяти зачем-то мелькнули стишки, которые Ахемен по первому году писал в стенгазету эскадрона:
Хоть повара у нас засранцы,