Но тут Люсю мою, видимо, уже так достали сначала взрывом, а потом изнервировали наглыми криками за дверью да и вообще всем этим возмутительным для кошачьего достоинства принудительным домашним арестом, что она решила устроить акцию протеста. Я догнала ее только в конце коридора у ног какого то доброго парня в голубой спецовке, который уже наклонился, чтобы ее погладить. Схватив Люсю и прижав ее к груди, я спросила его:
— Вы знаете, что здесь произошло? Что взорвалось? Я здесь живу, а мне милиция вообще ни слова не говорит! И спасатель, которого, видимо, коллеги из милиции тоже слегка достали своей активностью, ответил:
— Взрывное устройство. Самодельная бомба. Была прикреплена к ручке двери. И тут я почувствовала, что теперь никакие силы уже не помешают мне выйти отсюда на улицу. Я набрала с мобильного телефон Кара Мурзы и пересказала ему все, что только что услышала от спасателя. А то, что сообщил мне корреспондент в ответ, окончательно прояснило, почему милиция так долго держала меня взаперти в моей квартире, не давая выйти к прессе.
— Представляете, Лена, сейчас из вашего подъезда к журналистам вышел какой то чин из Управления внутренних дел и сделал официальное заявление, что взрыв бомбы у вашей квартиры не имел к журналистке Трегубовой абсолютно никакого отношения и что он заранее исключает любые политические причины взрыва! Как вам это нравится?!
В абсолютном шоке, еще не веря до конца, что весь этот кошмар происходит наяву и со мной, не обращая больше внимания ни на какие окрики милиционеров, которые уже опять направлялись ко мне, я запустила кошку в квартиру, заперла за ней дверь и бросилась по тому спасительному пути, который мне только что указала Люся: ко второму подъезду, спуск к которому, как я надеялась, не оккупирован служителями правопорядка. Беспрепятственно миновав группу спасателей и спустившись на первый этаж, я, однако, обнаружила, что и этот подъезд наглухо заперт и там дежурят три сотрудника милиции. Сначала, для того чтобы вырваться из плена, я попробовала поговорить сними по человечески:
— Там снаружи мерзнут мои родители.
— Ваши родители — у другого подъезда. Там все стоят.
— Да, но через тот подъезд вообще никого не впускают и не выпускают!
— Ничем не можем помочь. У другого подъезда стоит начальство. Идите обратно и просите у них разрешения. И тут я поняла, что только несусветная настырность репортера Кара Мурзы может вызволить меня из плена. Я вновь набрала с мобильного его номер:
— Вы можете прямо сейчас подойти ко второму подъезду? Меня не выпускают. Лицо телевизионного папарацци возникло с другой стороны стекла подъездной двери буквально через секунду. Еще через секунду там же замаячил его оператор с телекамерой. Милиционеры запротестовали:
— Нам не велено журналистов пускать!
И тут я, вконец измученная и издерганная всем происходящим, решилась на профессиональный шантаж:
— То есть вы хотите, чтобы они снимали меня прямо через эту решетку? (У нас в двери подъезда вставлена декоративная решетка. — Е.Т.) Вы хотите, чтобы они дали в эфир, как вы меня не выпускаете из моего собственного дома? Хорошо, — жестко произнесла я и принялась вновь набирать номер Кара Мурзы. Милиционеры еще раз оценивающе посмотрели на меня, потом на Кара Мурзу с его камерой, потом на решетку, которая нас с ним разделяла — и, видимо, быстро прикинув в воображении невыгодность появления этого «тюремного» антуража в вечерних теленовостях, с неохотой, но отперли дверь.
Я выскочила на улицу, как пробка из бутылки, и, разумеется, тут же неблагодарно попыталась сбежать от Кара Мурзы к родителям.
— Мамочка, где вы? Я только что вырвалась на улицу. Сейчас я вас найду! Не волнуйтесь… — кричала я маме в мобильный. «Мама! Папа!» — скандировала я уже не в телефон, а в воздух поверх голов, тщетно пытаясь отыскать их в столпотворении и суматохе, царившей перед домом. Но тут вместо мамы на меня, как осы на варенье, слетелись коллеги. Сказать «коллеги» значит ничего не сказать. Целый улей коллег. Несколько сотен «коллег» — знакомых и незнакомых, мировые агентства, фотографы, телеоператоры и радиостанции. Они облепили меня со всех сторон обалдевшую, издерганную, дико волнующуюся за родителей, потому что они то меня еще живой после взрыва не видели, — и без предупреждения направили мне в морду софиты и включили телекамеры и микрофоны. Первыми моими словами, как мне потом припоминали друзья, были:
— Ой, ребят, здесь что то очень холодно… Отпустите меня, а? (Я выбежала без пальто, в одном тонком, полупрозрачном свитере, который продувало насквозь.)
А первой моей мыслью под фашистски резкими софитами в удивительном жанровом соответствии с амплуа героини «Баек кремлевского диггера», было: «Какой ужас! Я ведь так и не успела причесаться, когда собиралась к Фриде»…
КРУТОЙ PR
— Елена, кто и с какой целью мог организовать это покушение на вас?
— Елена, только что пришло сообщение, что Путин зарегистрирован кандидатом на президентских выборах. Вы считаете, это покушение на вас связано с выборами?
— Как вы считаете: этот взрыв — месть за вашу критическую книгу о Путине «Байки кремлевского диггера»? Вы подозреваете Кремль в организации покушения?
— Вы останетесь в России после этого покушения?
Как я могла ответить на все эти вопросы, когда в голове вертелось только, что надо поскорее найти и успокоить родителей? Я растерянно призналась пытавшим меня коллегам, что как журналист ошиблась в прогнозах:
— Вы знаете, недавно в нескольких интервью, когда меня спрашивали, не боюсь ли я за свою жизнь после выхода критической книги о Путине, я сказала, что на сто процентов уверена, что до президентских выборов никто меня и пальцем не тронет. И что только после его победы на президентских выборах мне придется всерьез заняться обеспечением собственной безопасности и безопасности моей семьи. К сожалению, я оказалась плохим прогнозистом.
Все остальные вопросы я посоветовала коллегам адресовать не мне, а человеку, который был в день взрыва зарегистрирован кандидатом в президенты. Например, как он относится к тому, что у него под носом, в полутора километрах от Кремля, в самом центре Москвы, на Пушкинской площади, в доме, где находится отделение милиции, кто то среди бела дня только что спокойненько взорвал бомбу? Мне рассказывали потом, что кадры, отснятые там, у моего подъезда, показывали в тот день все крупнейшие мировые телекомпании. И даже пара российских телеканалов отважились дать в эфир информацию о покушении в новостях, несмотря на существовавший к тому времени уже больше двух месяцев строжайший цензурный запрет из Кремля на упоминание на телевидении моего имени и моей книги. Правда, говорят, что российские телевизионщики предусмотрительно дали в эфир только картинку, без звука. Но и это в их подцензурном положении было, считай, актом гражданского мужества.