Что лежало на столе — никакого значения не имело: одним казалось, будто горы папок и беспорядочно наставленные канцелярские принадлежности должны производить на посетителя внушительное впечатление, другие, более утонченные, считали, что их высокому положению соответствует аккуратный свободный стол; говорят, именно так выглядел письменный стол Муссолини в палаццо Венеция.
— …но ни один из них не заметил, что у меня за поясом тоже был пистолет. Когда они начали меня пытать, я выхватил его, поставил всех лицом к стене и убежал. А он…
Кто он? Совершенно неясно! Рассказ запутывался все больше, время шло, и, даже если правда, что клиент всегда прав, есть предел всему, и никого нельзя заставить продать свою душу за гроши или до гробовой доски хранить верность фирме, в которой работаешь. Это просто смешно.
— …я бежал и бежал, как можно дальше от того места, и через полчаса был уже в Риволи. Долго шел по улице и вдруг вижу: на поле, совсем близко, садится немецкий самолет. Такой, какие называют аистами; ему, чтобы сесть, пятидесяти метров хватает. Выходят из самолета двое и очень вежливо спрашивают: мол, простите за беспокойство, но не скажете ли, в какой стороне Швейцария? Я эти места как свои пять пальцев знаю; прямо, говорю, вон туда, до самого Милана, а потом налево. Danke , сказали они и опять залезли в свою машину, но потом один что-то поискал под сиденьем, вылез снова и направился ко мне, держа в руке вроде бы камень. Вы были так любезны, сказал он, возьмите, это уран, он очень дорого стоит. Война уже кончалась, они поняли, что проиграли. Атомную бомбу они сделать так и так не успевали, и уран им был уже не нужен. Они думали только об одном: как бы спасти свою шкуру и убежать в Швейцарию.
Есть и предел самоконтролю. Бонино заметил на моем лице тень сомнения и, прервав рассказ, спросил с обидой:
— Вы мне не верите?
— Почему же не верю? Верю, конечно, — не моргнув глазом, ответил я, — но это и в самом деле был уран?
— А что же еще? Тут и сомневаться нечего: камень был тяжеленный и от него шел жар. Да он до сих пор у меня дома лежит. Я держу его в кладовке на балконе, чтобы дети не трогали. Когда друзья заходят, я вынимаю его, показываю, и, что удивительно, он до сих пор горячий. — Он немного помолчал и потом продолжил: — Знаете что? Я завтра пришлю вам кусочек, чтобы вы сами убедились. И раз вы писатель, то, может, когда-нибудь опишете и мою историю.
Я поблагодарил его и вернулся к выполнению своих обязанностей: продемонстрировал образец нового продукта, принял от него заказ (более чем скромный), попрощался и отправился восвояси, а на следующее утро нашел на своем столе (длиной в 1,2 метра) сверток. Я развернул его не без любопытства и обнаружил достаточно увесистый кусок металла размером в полпачки сигарет. Горячим он не был, тем не менее выглядел необычно: серебристо-белый, с легким желтоватым налетом, не похожий ни на один из тех металлов, с которыми успеваешь сродниться благодаря долгому общению, и не только в качестве химика: я имею в виду медь, цинк, алюминий. Может, это и впрямь уран? В наших краях металлический уран никто никогда не видел, но по всем описаниям он серебристо-белый. Такой маленький кусочек вряд ли может постоянно быть горячим; но большая масса размером с дом способна сохранять в себе тепло за счет энергии распада.
Как только представился случай, я кинулся в лабораторию, что для химика из отдела обслуживания клиентов совсем не характерно: лаборатория — место для молодых и ходить туда солидным людям считается даже не совсем приличным. Но именно поэтому, возвращаясь туда после многих лет, вновь чувствуешь себя семнадцатилетним со свойственной молодости тягой к приключениям, открытиям и неожиданностям. Тебе, понятное дело, давно уже не семнадцать, и долгая работа парахимика умертвила тебя, атрофировала и парализовала твои навыки, выветрила из памяти расположение реагентов и аппаратуры, заставила забыть все, кроме основных формул; и именно поэтому, переступая порог лаборатории, погружаешься в атмосферу счастья, чувствуешь, как просыпается в тебе радость молодости с ее туманными, но всегда оптимистическими представлениями о будущем, с ее свободой.
Но за проведенные за стенами лаборатории годы ты не забыл некоторых профессиональных приемов, некоторых привычек, выдающих в тебе химика при любых обстоятельствах: прикасаться к незнакомому веществу ногтем или острием перочинного ножа, нюхать его, определять губами, холодное оно или горячее, проверять его твердость, царапая оконное стекло, рассматривать его в отраженном свете, прикидывать его вес на ладони. Определять удельный вес без весов — не простое дело, между прочим, удельный вес урана 19; он тяжелее свинца и ровно в два раза тяжелее меди.
Подарок, полученный Бонино от нацистских пришельцев, не мог быть ураном. Я заподозрил в безумном рассказе этого человека отголоски стойкой и широко распространенной в этих краях легенды об НЛО, летающих тарелках в районе Валь Сузы, неуловимых и бесплотных, точно духи на спиритических сеансах, которые люди принимают за небесные знамения, — так в Средние века относились к кометам.