Наконец человек вернулся в кухню.
— Теперь мне можно уйти? — спросила Мария. Человек посмотрел вниз на сидящую в меловом кругу Марию, громко рассмеялся, потом долго о чем-то говорил. О чем говорил, Мария не поняла, но он не сердился, в этом она была уверена.
-Да-да, конечно, теперь ты можешь уйти, — сказал он, но Мария растерянно посмотрела на него и не стронулась с места.
Тогда человек взял тряпку и аккуратно стер круг, чтобы расколдовать Марию. Когда круг исчез, девочка обрадовалась, встала и вприпрыжку убежала из кухни.
МЫШЬЯК
Для клиента вид у него был нетипичный. В нашу скромную лабораторию, где мы смело брались за анализ любого продукта, приходил самый разный народ, мужчины и женщины, старики и молодежь, но их объединяло одно: все они были причастны к обширной торговой сети с ее двойными плутовскими стандартами. Того, чья профессия покупать и продавать, можно сразу узнать по цепкому взгляду и напряженному выражению лица; такой человек боится обмана и постоянно ждет, что его надуют; он всегда настороже, как кот в темное время суток. Занятие коммерцией способно загубить бессмертную душу, возможно, поэтому придворный, шлифовальщик линз, даже инженер или стратег способен стать философом, а оптовик и лавочник — нет; мне, во всяком случае, такие не встречались.
Принял его я, поскольку Эмилио на месте не было, и мысленно причислил к философам-крестьянам: крепкий старик с красным обветренным лицом, грубыми, изуродованными работой и артритом руками, большими набрякшими мешками под светлыми глазами, которые смотрели на удивление живо и молодо. Он был в жилете, из кармашка которого свешивалась цепочка часов, и говорил на пьемонтском диалекте. Последнее обстоятельство меня смутило, потому что невежливо отвечать по-итальянски тому, кто говорит с тобой на диалекте: ты сразу же оказываешься по другую сторону барьера, попадаешь в разряд аристократов, благородных господ или, по выражению моего знаменитого однофамильца, луиджинцев [25]. К тому же мой пьемонтский был настолько правильный грамматически и фонетически, настолько невыразительный и гладкий, заученный и безликий, что казался ненастоящим. В нем не было и следа атавистической непосредственности, он появился на свет за письменным столом при свете керосиновой лампы в результате прилежных занятий лексикой и грамматикой.
Посетитель между тем сообщил мне на великолепном пьемонтском с характерными для района Асти особенностями, придававшими ему еще большую живость, что привез на химию сахар. Он хотел узнать, сахар ли это вообще, и если да, то нет ли в нем какой-нибудь гадости. Что он имеет в виду? Пусть поделится своими соображениями, это облегчит мне выполнение задачи. Нет, он не хочет оказывать на меня давление, поэтому просит провести анализы как можно тщательнее, а своими догадками поделится со мной после того, как я сделаю заключение. Он вручил мне пакет, в котором было не меньше полкило сахара, сказал, что вернется завтра, попрощался и, проигнорировав лифт, несмотря на то что ему предстояло преодолеть пешком четыре лестничных марша, начал спускаться не спеша, как человек, который ни о чем не беспокоится и никуда не спешит.
Поскольку клиентура у нас была небольшая, то заказов мы выполняли мало и соответственно мало зарабатывали. Покупать современное оборудование и препараты, ускоряющие получение результатов, нам было не по карману, поэтому работали мы медленнее, чем положено, и на каждый заказ времени тратили больше. У нас и вывески не было, так что круг клиентов постепенно сужался, а не расширялся. Мы с Эмилио, прекрасно зная, что для анализа достаточно нескольких граммов вещества, с удовольствием принимали вино и молоко литрами, макароны и мыло килограммами, равиоли упаковками.
Учитывая анамнез (иными словами, подозрение моего посетителя), было бы неразумно использовать принесенный им продукт в пищу без проверки и даже пробовать его на вкус. Я размешал небольшое количество сахара в дистиллированной воде: раствор получился мутным, значит, действительно что-то тут было не так. Тогда я отмерил ровно один грамм сахара, положил его в платиновый тигель (мы берегли его, как зеницу ока) и стал нагревать на открытом огне, пока он не обуглился.
Сначала запахло знакомым с детства домашним запахом жженого сахара, но через несколько секунд пламя приобрело свинцовый оттенок, и по лаборатории распространился совсем другой запах — металлический, чесночный, неестественный, я бы даже сказал, противоестественный (беда, если химик лишен тонкого нюха!). Мне осталось профильтровать раствор, перелить его в аппарат Киппа и пропустить через него сероводород. Ошибки быть не могло: вот он, желтый сульфидный осадок, мышьяк, элемент с мужским именем, короче говоря, яд Митридата и мадам Бовари.
Остаток рабочего дня ушел на перегонку пировиноградной кислоты и на размышления об отравленном сахаре. Не знаю, как готовят пировиноградную кислоту теперь, но в те времена мы смешивали серную кислоту с содой в эмалированной кастрюле, получали бисульфат, выливали его прямо на пол, чтобы он затвердел, а затем размалывали в кофемолке. Потом нагревали до двухсот пятидесяти градусов Цельсия смесь этого самого бисульфата с виннокаменной кислотой и после выпаривания и перегонки получали искомый продукт. Поначалу мы пользовались стеклянной посудой, но она билась и лопалась в таких количествах, что мы купили у старьевщиков десять жестяных канистр из вторсырья, которые, пока не был изобретен полиэтилен, использовались повсеместно в качестве емкостей для бензина. Поскольку заказчик по-прежнему оставался доволен качеством получаемого от нас продукта и намекал на увеличение поставок, мы решили не останавливаться на достигнутом и заказали местному кузнецу незатейливый цилиндрический аппарат, поместили его в выложенное кирпичом ложе, на дне и стенках которого укрепили четыре спирали по тысяче ватт каждая и подсоединили их к электрической сети незаконно, мимо счетчика.