Он видит вдруг семилетнего Павла в сером клетчатом пальто, в треухе, в великоватых ему сапожках — мальчик прыжками несется по снегу и что?то кричит как очумелый. В самом углу картины вырисовывается что?то еще, от чего он спешит отмахнуться.
— Мы с Павлом впервые свиделись в Семипалатинске, когда мальчику уже было семь лет, — говорит он. — Он не питал ко мне особой приязни. Я был для него чужим человеком, к которому он и мать его переехали на жительство. Человеком, отнявшим у него мать.
Мать овдовела. Сын вдовы. Вдовий сын.
Он не успевает еще договорить, как то, от чего он отмахнулся было, упрямо возвращается — существо, которое он может обозначить лишь как тролля, уродливая маленькая тварь, рыжеволосая, рыжебородая, ростом не выше трех?, четырехлетнего мальчугана. Павел еще скачет по снегу, крича и пристукивая, точно жеребенок, коленкой о коленку. Тролль же стоит в сторонке и смотрит. На нем кожаная жилетка цвета ржавчины, шея открыта, похоже, он (или оно) и стужи?то не ощущает.
— …для ребенка трудно… — Она тем временем говорила что?то, им наполовину пропущенное. Кто эта мерзкая тварь? Он пристально вглядывается в лицо. И с внезапным потрясением узнает его. Ноздреватая кожа, оспенные шрамы, от холода вздувшиеся и посиневшие, жидкая бородка, из этих оспин растущая, — снова Нечаев, умалившийся, добравшийся до Сибири, чтобы омрачить начальную пору сына его! Что означает это видение? Он издает тихий стон, и Анна Сергеевна примолкает на полуслове.
— Простите, — просит он. Но она обиделась.
— Вам, конечно, нужно еще уложиться, — говорит она и, не слушая его извинений, выходит.
12
Исаев
Его проводят в тот же кабинет. За столом, однако же, сидит другой полицейский чиновник, не Максимов. Не представившись, этот другой указывает ему на стул.
— Имя ваше? — спрашивает чиновник.
Он называется.
— Я полагал, что увижу господина Максимова.
— Дойдет черед и до Максимова. Занятие?
— Писатель.
— Писатель? Какого рода писатель?
— Пишу книги.
— Какого рода книги?
— Романы. Рассказы.
— Для детей?
— Нет, то есть не специально для детей. Хотя надеюсь, что и дети их смогут читать.
— Ничего неподобающего?
Неподобающего? Он задумывается.
— Ничего такого, что способно повредить ребенку, — отвечает он наконец.
— Хорошо.
— Впрочем, во всяком сердце есть темные уголки, — с неохотою добавляет он. — Только не всякий об этом знает.
Чиновник, впервые с начала их разговора отрывает глаза от бумаг.
— То есть это вы что же хотите сказать?
Он моложе Максимова. Помощник его?
— Ничего. Ничего.
Чиновник кладет перо.
— Хорошо, займемся покойным Ивановым. Иванова вы знать изволили?
— Не понимаю. Я полагал, что меня вызвали сюда в связи с бумагами сына.
— Все в свое время. Итак, Иванов. Когда вы с ним познакомились?
— Первый наш разговор произошел с неделю назад примерно. Он слонялся у дверей дома, в котором я нынче стою.
— Шестьдесят третий нумер по Свечной.
— Шестьдесят третий нумер по Свечной. Было очень уж холодно, и я предложил ему кров.
— Шестьдесят третий нумер по Свечной. Было очень уж холодно, и я предложил ему кров. Он провел ночь в моей комнате. На другой день мне сказали, что неподалеку от нас совершилось убийство и что подозревают Иванова. Лишь впоследствии…
— Подозревают Иванова? В убийстве? Должен ли я так вас понять, что вы сочли Иванова убийцей? Откуда вы это взяли?
— Позвольте же мне закончить! Подобного толка слухи ходили по нашему дому, или, может быть, девочка, которая пересказала их мне, что?то напутала, не знаю. Да и какая разница, в сущности, если он уже мертв? Меня удивило и напугало, что жертвой оказался человек вроде него. Он был совершенно безвреден.
— Однако ж он был не тем, за кого себя выдавал, не так ли?
— Вы хотите сказать, не нищим?
— Вот?вот, нищим?то он все?таки не был?
— Так это ведь с какой точки взглянуть: можно сказать, что не был, а можно, что и был.
— Как?то туманно у вас все выходит. Вы заявляете, будто не знали о занятиях Иванова? Оттого вы и удивились?
— Я удивился тому, что кто?то счел возможным рискнуть своей бессмертной душой, чтобы убить безвредное ничтожество.
Чиновник сардонически глядит на него.
— Ничтожество — вы, стало быть, так его по?христиански аттестуете?
В эту минуту в кабинет торопливо входит Максимов. Под мышкой у него несколько дел, перевязанных вместе розовой тесьмой. Он роняет дела на стол, извлекает носовой платок, утирает лоб.
— И жара же у нас! — бормочет он, затем, обращаясь к чиновнику, произносит: — Благодарствуйте. Закончили?
Чиновник, не отвечая, собирает свои бумаги и покидает кабинет. Пыхтя, отирая лицо, Максимов устраивается в кресле.
— Простите великодушно, Федор Михайлович. Так вот, касательно бумаг пасынка вашего. Боюсь, кое?что нам придется оставить у себя, именно список людей, назначенных для ликвидации, как изволят выражаться наши друзья, поскольку допустить широкое хождение его, — и я уверен, тут вы со мной согласитесь, — никак невозможно?с, потому что паника поднимется чрезвычайная. Помимо того, список этот в должное время станет уликой в деле Нечаева. Что же до прочих бумаг, они ваши, мы с ними покончили, весь, так сказать, мед из них высосали.