— Есть ли какая?нибудь особенная причина, по которой вам необходимо получить эти бумаги?
— Удивляюсь вопросу вашему. Ведь от Павла более ничего не осталось. Что же может быть важнее для меня, чем эти бумаги? Они — его слово, ко мне обращенное. — И помолчав, он добавляет: — Вы знали, что Павел писал рассказ?
— Рассказы? Да, знала.
— В том, о котором я говорю, описан беглый каторжанин.
— Этот мне незнаком. Он иногда читал нам с Матрешей написанное, хотел услышать наше мнение. Но про каторжника не читал.
— Я не знал, что существуют другие рассказы.
— Существуют. И стихи — но их он нам показывать не решался. Должно быть, полиция и их забрала со всем остальным. Они долго пробыли в его комнате, все что?то искали. Я вам не говорила. Поднимали даже доски в полу и заглядывали под них. И забрали с собой каждый клочок бумаги.
-Так, стало быть, этим Павел и занимался — писал?
Она бросает на него странный взгляд.
— Чем же еще, по?вашему?
Он успевает сдержать едва не слетевший с губ ответ.
— Отец писатель, разве можно было ожидать иного? — продолжает она.
— Умение писать по наследству не передается.
— Возможно, и нет. Не мне судить. Он, впрочем, и не намеревался зарабатывать писательством на жизнь. Быть может, он видел в этом способ сблизиться с отцом.
Он горестно взмахивает рукой. Я его и без рассказов любил бы! — думает он. Но говорит другое:
— Отцовская любовь дается не в награду.
Анна Сергеевна явно колеблется, прежде чем произнести следующие слова:
— Я должна вас предупредить кое о чем, Федор Михайлович. У Павла было что?то вроде культа отца — Александра Исаева, хочу я сказать. Я бы не стала о нем упоминать, если б не думала, что вы можете обнаружить следы его в этих бумагах. Будьте терпимее. Дети склонны романтизировать своих отцов. Даже Матрена…
— Романтизировать Исаева? Исаев был пьяницей, ничтожным человеком и дурным мужем. Его жена, мать Павла, под конец видеть его не желала. Она бы ушла от него, если б он прежде не умер. Как можно романтизировать такого человека?
— Да так и можно, нужно лишь окутать его некой дымкой. Вы же, если позволите, стояли к Павлу слишком близко.
— Лишь потому, что именно мне приходилось растить его день за днем. Я сделал его сыном моим, когда все остальные его покинули.
— Не преувеличивайте. Родители не покинули его, они умерли. И потом, если вы имели право выбрать его в сыновья, зачем же лишать его права выбрать себе отца?
— Да затем, что он мог найти кого?нибудь получше Исаева! Это становится болезнью нашего века: молодые люди отвращаются от родителей, от домов своих, от воспитателей, потому что те им больше не по сердцу! Им, похоже, ничего уже не по сердцу, разве вот быть сыновьями и дочерьми Стеньки Разина с Бакуниным!
— Глупости. Не Павел покинул свой дом. Это вы покинули Павла.
Наступает сердитое молчание. Когда они доходят до Гороховой, он, извинившись, расстается с ней.
Он прохаживается туда?сюда вдоль по набережной, размышляя о том, что сказала Анна Сергеевна. Что говорить, он выказал себя со стороны отчасти постыдной и теперь негодует на нее за то, что это произошло у нее на глазах. И одновременно стыдится мелочности, проступающей в этом негодовании.
В который раз он впал в привычное нравственное неряшество — до того уже привычное, что оно его и не смущает больше, что и еще стыднее. Впрочем, и нечто иное беспокоит его, будто острие гвоздя, едва?едва высунувшегося из подошвы, нечто такое, чего он не может или не желает ясно определить.
Когда он возвращается в квартиру, в воздухе еще витает напряжение. Матреша встала. Она в накинутом прямо на ночную рубашку пальто матери, но при этом боса. «Мне скучно!» — снова и снова твердит она ноющим тоном. На него она внимания не обращает. И хоть и садится с ними за стол, но ничего не ест. Кисленький запашок исходит от нее, она шмыгает носом и время от времени разражается сухим кашлем.
— Тебе не следовало вставать, голубушка, — мягко замечает он.
— А вы мне не указывайте, вы мне не отец! — выпаливает она.
— Матреша! — одергивает девочку мать.
— Так не отец же! — повторяет она и умолкает, надувшись.
Он уже лежит в кровати, когда входит, пристукнув в дверь, Анна Сергеевна.
— Как она? — приподнявшись в постели, негромко спрашивает он.
— Я дала ей немного вашего лекарства, вроде успокоилась. Конечно, не следовало выпускать ее из постели, но она такая своевольница, ее не удержишь. Я пришла извиниться за сказанное мною. И спросить, каковы ваши завтрашние планы.
— Извиняться вам нужды нет. Это я кругом виноват. Я взял билет на вечерний поезд. Но это можно переменить.
— Зачем? Завтра вам отдадут бумаги. К чему же что?то менять? К чему оставаться здесь дольше необходимого? Не хотите же вы, в конце концов, обратиться в вечного жильца. Есть, кажется, книга с таким названием.
— «Вечный жилец»? Нет, не припомню. А изменить можно любые предуготовления, включая и завтрашние. Ничто ведь не окончательно. Впрочем, в нынешнем случае это все не в моей власти.
— А в чьей же тогда?
— В вашей.
— В моей? Ничуть! Ваши предуготовления — ваша и власть. Моей доли в них нет. Ну что же, давайте прощаться. Утром я вас не увижу. Мне придется подняться пораньше, завтра базарный день. Ключ можете оставить в двери.