Ты знаешь край, где расцвели лимоны?
В густой листве пылают все цитроны.
Ты знаешь этот край? Туда, туда
С тобой, любимый, я б умчалась навсегда!
— Да, — сказал наконец Мориц несколько невпопад, — dahin, dahin!..
Она насторожилась, замолчала.
Дождь тем временем прекратился. Смородина, мокрая, запылала под солнцем. Они выбрались из пустого дома, и Мориц еще раз рассмотрел Эльзу. У нее было удлиненное лицо, сероватое, как у узника, и вечно-голодное, как у беспризорника.
— Хочешь — перебирайся ко мне, — предложил он.
Она осторожно, одними губами, улыбнулась:
— Не цыганишь?
— Чистая правда! — Мориц покивал несколько раз. — Только не стриги больше волосы. Не выношу этого, когда женщина как после тифа.
— И все? — спросила Эльза, темнея глазами.
Мориц криво пожал плечом:
— Наверное, да.
Ему казалось, что он подобрал зверька.
Старый замок принял Эльзу благосклонно. Нашлась еще одна пригодная для жилья каморка, темнее и теснее первой, где положили тюфяк. Мориц не собирался нарушать субординацию и уступать девушке свою кровать. «Я не интеллигент, а феодал», — говорил он в подобных случаях. Живя в подвале на Дворцовой площади он чтил Бороду как сюзерена; оказавшись владельцем замка, потребовал того же от Эльзы.
Ни проку, ни особого беспокойства от девушки Морицу не было — поначалу. Она скреблась у себя, как мышь, много спала, мало ела, не читала — вообще непонятно чем занималась. Вероятно, размышляла.
На четвертый день после водворения Эльзы на улице Партизана Отченашека посреди экскурсии возник неподходящий человек — жилистый, хмурый, с бронзовой от загара шеей. Он терпеливо выслушал про огневые точки, устроенные немцами на крыше донжона, про то, как советские войска развивали наступление, а потом приблизился к Морицу и сказал:
— Надо поговорить.
Мориц как-то сразу все понял. Пригласил к себе в комнатку, освободил для гостя табурет, переселив книги на кровать. Тот осторожно сел, огляделся.
— Чаю? — предложил Мориц, вытаскивая, как кота за хвост, из-под кровати довольно страшный электрочайник.
Посетитель с жалостью поглядел на чайник и сказал:
— Не мучайся… Парень ты, гляжу, хороший — поговорить надо…
— Угу. — Мориц затолкал чайник обратно, а когда выпрямился, то встретился с гостем глазами. Глаза эти оказались серые, чуть водянистые, тусклые, но посреди этой серости горели две черные, очень злые точки зрачков. «В армии был сержантом,» — определил Мориц.
— У тебя она? — спросил гость.
— В замке, — уточнил Мориц.
— Ладно. Зайди как-нибудь за ее барахлом, — сказал угрюмо гость. — Я там собрал — пара юбок, какие-то бумажки…
— Выбрось, — посоветовал Мориц. — Эта птица гнезд не вьет…
Посетитель хмыкнул, глаза его сделались еще страшнее.
— Она тебя чем взяла? — осведомился он. — Своими бедами? Так ведь все они — вранье…
— У нее другая беда, похуже навранных, — сказал Мориц. — А что про тебя рассказывала, тому я не верю.
Гость ощерился:
— Что еще она болтала?
— Ну, что ты ее бил… из-за тебя на кладбище ночевала — чуть не умерла после…
Мориц вдруг понял, что Эльза задела в своем бывшем любовнике что-то, что болело до сих пор.
— А как визжала — не рассказывала? Как когтями царапаться лезла? Бил я ее… пылинки с нее сдувал, жалел, платье купил — а она все недовольна… Хлебнешь ты с ней. Гони лучше в шею, все равно ведь пропадет.
Гони лучше в шею, все равно ведь пропадет.
Мориц встал — такое уважение к «сержанту» охватило его. Поднялся и посетитель.
— Я желаю тебе большого счастья, товарищ, — произнес Мориц с глубоким чувством. — А эту Эльзу — долой из сердца. И вещи ее тоже выкинь.
Гость покрутил головой, мимолетно пожал Морицу руку и вышел.
Почти тотчас откуда-то вынырнула Эльза — напала на Морица во мраке винтовой лестницы, губа закушена, лицо как у привидения.
— Он!.. За мной!.. — зашептала она.
— Он больше не придет, — сказал Мориц. — Иди на крышу. Возьми книги. Я закрою замок и поднимусь.
Вечерами он по-прежнему читал, устроив себе удобное логово как раз там, где у фашистов была оборудована огневая точка. Эльза приносила ему чай и оставалась — смотрела на ласточек, на городок, на озеро. Мориц откопал в библиотеке тоненькую книжку «Орденоносец партизан Отченашек». Партизан на обложке был нарисованный — с бородищей до глаз, в шапке до бровей.
Эльза сказала:
— Тут и полправды про него нет. Можешь не читать — зря время потеряешь.
Мориц отложил книжку.
Эльза заговорила:
— Отченашек был чехом, родом из Праги, из семьи алхимиков. И вот как-то раз в семнадцатом веке один его предок попал в лапы инквизиции и после долгих пыток… — Тут Мориц метнул на рассказчицу такой взгляд, что та сразу перешла к результату: — …сознался, что уже лет сто как в семье хранится философский камень. Тогда они стали пытать его еще больше, чтобы вызнать, где этот камень прячут; но предок от мучений умер. У него был сын, и как только отца арестовали, сын сразу скрылся — вместе с камнем.
— И не нашли? — спросил Мориц.
— Нет, конечно. Философский камень в конце концов перешел по наследству к партизану Отченашеку — оттого так боялись его немцы. Они-то знали! Лютовали в здешних краях — пытались добраться до Отченашека, но он всегда их побеждал. А после войны, должно быть, спрятал камень… только никто не знает, где.